Отец хлопнул по столу ладонью:
– Да! Ты, к сожалению, уже слишком большой, чтобы я мог тебя отлупить ремнем как следует! – при этих его словах я бросил взгляд на Машку и увидел, как та наклонила голову и прикусила губу, чтобы не рассмеяться. – К тебе девушка приехала, а ты валяешься пьяный, как извозчик! Что за новости еще?!
– Пап, ну, хорош уже, – попросил я, выдергивая ногой табуретку из-под стола. – Ну, с Лёхой выпили, был повод… чего теперь-то…
Машка передвинула ко мне свою чашку с чаем, и я обхватил ее рукой. Отец только головой покачал и поднялся:
– Пойду полежу, с дежурства ведь. Был рад поговорить, Маша. Вы бы к нам почаще заходили.
– Не надо на «вы», Владимир Иванович, – попросила она.
– Хорошо, – улыбнулся отец, выходя из кухни. – И пожестче с ним, а то совсем от рук отобьется, – он на ходу дал мне легкий подзатыльник, я пригнул голову и почесал макушку.
За отцом захлопнулась дверь спальни, и через минуту там заорал телевизор, а Машка, укоризненно глядя на меня, спросила:
– Ну, и мне не скажешь?
– Что? – я в два глотка осушил чашку, стало даже полегче.
– Денис… ну, я ведь серьезно. Что случилось?
Я опешил:
– Случилось? А ты не знаешь, что случилось? Решила поинтересоваться у меня?
После такого Машка должна была встать и уйти, но почему-то не сделала этого, наоборот, подошла ко мне и обняла за шею, прижав мою голову к своему животу:
– Диня… ну, не разрывайся ты так… всё ведь хорошо. Ты же у меня самый лучший…
– Именно поэтому ты от меня вчера так ушла? Потому, что я самый лучший? – прогнусил я, обнимая ее.
Машка выпустила меня и скользнула вниз, на пол, села, подогнув вбок ноги, скрестила руки на моих коленях и, положив на них голову, снизу вверх заглянула мне в глаза:
– Я ушла потому, что ты начал перегибать, Диня. Я тебя боюсь, такого. И не хочу, чтобы это все плохо кончилось.
– Ну, тогда сделай так, чтобы всегда кончалось хорошо, в чем проблема? Ты ведь понимаешь, что дело не во мне?
– Да, – тихо произнесла она, не отводя взгляда. – Но я ничего не могу с этим поделать, Мастер…
Это «Мастер», произнесенное вне экшена и таким тоном, что внутри все свернулось, словно привело меня в чувство окончательно:
– А я знаю, Машуля. Знаю. Ты просто такая, и все. Наверное, мне и не надо, чтобы было по-другому. Просто… хоть иногда дай мне понять, что я тебе не безразличен.
– А ты мне не безразличен, – по-прежнему глядя мне в глаза снизу, сказала Машка. – Прости, я, наверное, не умею говорить всего вот этого… ну, того, что ты постоянно ждешь от меня… но поверь, Денис… мне действительно никто не нужен, кроме тебя.
Я наклонился и поднял ее, усадил на колени и поцеловал, к своему удивлению, не встретив обычного сопротивления. Я все крепче прижимал Машку к себе, не выпуская ее губ, и она отвечала, отвечала так, как прежде почти никогда не делала. А я вдруг понял, что не в словах дело – она приехала ко мне, она волновалась, узнав, что я ушел с занятий – мы обычно всегда пересекались после, а сегодня… И она сделала то, чего я от нее ну никак не ждал – она приехала ко мне домой, сидела тут с моим отцом и ждала, пока я просплюсь. А могла ведь развернуться и уйти. Нет, определенно, я в ней чего-то не понимал…
Мы просидели в моей комнате допоздна, никогда прежде столько не целовались, потому что Машка этого не любила. Сегодня же как будто что-то пошло по другой колее, свернуло в сторону и захватило нас обоих. Я бродил рукой под Машкиной кофточкой, не осмеливаясь сделать что-то еще, как будто боялся спугнуть. Чувствуя под ладонью ее грудь, я мечтал, конечно, о большем, но понимал, что не могу, не сегодня, не здесь. Нам и так хорошо, так хорошо, как в ванили никогда до этого не было. Машка, любившая всякую жесть и не терпевшая вот этих нежных ласк, вдруг сделалась совершенно другой, и такая нравилась мне еще сильнее.
