Наверное, Олег прав, когда называет меня пси-мазохистом, да и Мари так меня называла в последние годы, но мне становится не больно, а легко от этих воспоминаний, иногда дополненных еще и видеорядом – слайдами из фотографий на большом, почти во всю стену, экране телевизора, из которого никогда не вынимается флешка с этими снимками.
Это довольно странное ощущение – на этих снимках нет лица, ну, почти нет, но это не мешает мне видеть картину полностью. Я смотрю на обнаженную спину и отлично вижу выражение лица, прищур глаз, прикушенную губу, прядь волос, выпавшую на лицо из собранного пучка. Я помню ее живой – только живой, может, потому, что не видел мертвой. Наверное, в тот день, когда она умерла, мой мозг решил, что я не перенесу этого зрелища, а потому сорвал какой-то стоп-кран и отправил меня в жуткий запой – недельный, такого со мной никогда не случалось. Но, думаю, именно это помогло мне не сойти с ума. Я пил, рисовал, обклеивал стену в спальне снимками и рисунками – и мне было некогда сосредоточиться на том, что Мари больше нет. Если бы я увидел ее мертвой, меня бы тоже, скорее всего, не было. Не знаю, как смог вынести это Олег.
…Ноги. Стройные длинные ноги в черных чулках с ажурной резинкой. Я лежу на полу и смотрю на стоящую надо мной Машку. На ней красные лаковые туфли на высоченных шпильках, красный кружевной комплект белья с поясом и вот эти чулки. Я чувствую, как изнутри поднимается желание, вот сейчас дернул бы ее за руку, уронил на себя, сдвинул узкую полоску трусиков и… Но нет. Начинать экшн с ванили всегда было плохой идеей, а у нас давно ничего не происходило – после ее злополучного аборта всего один раз она развела меня на экшн, и все. Дело было не в том, что я боялся чего-то или – не хватало еще – не хотел ее, испытывая дискомфорт, нет. Я просто помнил ее бледное лицо на фоне белой больничной подушки и воткнутую в вену иглу капельницы. Я до сих пор чувствовал свою вину за то, что не смог настоять, не смог переубедить…
Чем плохо – поженились бы, в конце концов, что такого страшного в браке? Я давно для себя определился, и женитьба на Машке казалась мне чем-то естественным, как будто именно так и должно было случиться.
Но Машка… Нет, я на самом деле не понимал, как устроена ее голова, если в ней рождаются такие мысли. Она совершенно четко сказала – замуж не хочу, дело не в тебе, мне нужна свобода, не хочу терять Тему, которая есть.
Я этого совершенно не понимал, но со временем решил, что настаивать нет смысла – она просто бросит меня. Так, может, лучше пусть все идет так, как идет? В конце концов, нам хорошо и без штампа в паспорте, к чему усложнять?
И вот я лежу на полу, смотрю на нее снизу вверх и предвкушаю, как сейчас возьму в руку плеть и… Но сперва…
– Стой, как стоишь, – велел я, поднимаясь на ноги и отходя к тумбе, где хранил альбом для рисования и несколько пачек угольных карандашей. – Руки заведи за голову. Нет, Маш, чтобы под волосы… да, вот так. Чуть боком повернись, правее немного… ага… Погоди-ка… – я подошел ближе, спустил с левого плеча бретельку, опустил вниз чашку лифчика, обнажая грудь. Не сдержавшись, наклонился и втянул губами сосок, заставив Машку вздрогнуть. – Молчать, – велел негромко и продолжил свое занятие. – Так… руку дай, – я взял ее за запястье и положил ее руку на грудь. – Ну-ка, пальчиками пошевели… Маш, ну, никогда себя не гладила, что ли?
