– Зачем? У меня есть ты, – усмехнулась она, убрав руку.
Я снова впился губами в грудь, чувствуя, как Машка напрягается и чуть подается мне навстречу. Взяв со столика тяжелый зажим, я укрепил его на соске и снова взял Машкину руку, сжал ее пальцы на подвеске, отвел в сторону.
– Так стой, – сам отошел к противоположной стене, сел на пол и принялся делать наброски. – Маша, сильнее оттяни, ну… неужели больно? – это была провокация чистой воды, во-первых, я знал, что это не так уж и больно, а, во-вторых, Машка ни за что не уронила бы свою корону мазохистки без порога – уж точно, не из-за зажима на соске, ерунда какая…
Рисунок вышел отличный – женская грудь с тяжелым зажимом, который оттягивает женская же рука с темным маникюром. Показав Машке лист, я разрешил убрать руку и снять зажим. Это она проделала с совершенно спокойным лицом, ни единый мускул не дрогнул. Меня это очень заводило – то, что она не реагирует на воздействие, я старался тогда доказать, что могу причинить ей боль, выдержать которую Машка не сможет. И порой мне такое удавалось.
– К стене, – негромко велел я, убирая альбом и карандаши назад в ящик.
Белая рубаха висела на вешалке в шкафу, без нее я никогда не работал, как-то так повелось с самого первого дня, что я ввел Машку в Тему. Олег, когда я в очередной приезд к нему вынул такую из чемодана и аккуратно расправил образовавшиеся заломы, только хмыкнул – он таких фетишей не имел, если не считать широких, как юбка, полотняных штанов, в которых работал экшены сам. Позже, приехав к нам с Машкой на тот злополучный парник, он вдруг притащил и надел кожаную балаклаву, работал в ней и, насколько я теперь знаю из дневников Мари, делал это еще несколько раз, пока она сама не попросила снять. Левая половина его лица была изуродована шрамом – в подростковом возрасте рядом с ним рванула самодельная бомбочка, опалив щеку, часть подбородка и лба, но мой друг никогда по этому поводу не комплексовал, насколько я это знал. И только Машка…
Да, только предстоящий экшн с моей нижней вдруг заставил Олега испытывать дискомфорт от собственного внешнего вида. Признаю, что тут был резон – я-то неоднократно видел, как смотрится в экшене увлеченный процессом огромный Олег, и его лицо с этим шрамом вполне могло испугать кого угодно. На собственных нижних Олегу было плевать, а вот с Машкой он этого заранее не хотел – видимо, боялся заметить испуг в ее глазах, не хотел внушать страх вот таким образом. Мне же тогда и в голову не пришло, что мой друг просто влюбился – глупо, как подросток, в два снимка, запечатлевших Машку.
– Принеси мне рубаху, – велел я, усаживаясь на подоконник и закуривая сигарету.
Она подчинилась, пошла к шкафу, на ходу поднимая на плечо бретельку лифчика, но я бросил ей в спину:
– Верни на место, – и ее рука опустилась, выпустив бретельку.
Аккуратно сняв с вешалки рубаху, Машка повернулась ко мне – держала она ее двумя пальцами, стараясь не помять накрахмаленную ткань. Кстати сказать, стирал и крахмалил рубахи я только сам, не подпуская к процессу ни Машку, ни даже маму – научился у отца, тот тоже сам занимался рубашками и халатами, стирку и глажку которых никогда не доверял сестре-хозяйке в отделении. Меня же этот процесс, как ни странно, очень успокаивал, служил чем-то вроде медитации. И только позже, когда начал встречаться с Лерой, вменил это ей в обязанность, но только для того, чтобы иметь дополнительный повод придраться – она все равно не могла сделать все так, как сделал бы я сам.
