– А кто сказал, что я волнуюсь? – она встала и обняла меня, прижалась, чмокнула куда-то за ухо, поднявшись на цыпочки. – Совершенно даже не волнуюсь… ты ведь лучший у меня… – ее шепот словно обжигал кожу на шее, я чувствовал бегущие мурашки и бьющие в бок водяные струи.
– Все, давай выбираться отсюда… – пробормотал я, выключая воду и делая шаг из ванны на коврик. – Иди-ка… – поймав Машку за талию, я легко поднял ее и поставил рядом с собой, дотянулся до большого полотенца на крючке.
Она не сопротивлялась, позволила вытереть себя и поднять на руки, унести в комнату. Я уложил ее на кровать за балдахин, сам наскоро вытерся и лег рядом, закинув руки за голову:
– Не понимаю, почему ты не хочешь… – но мне на губы тут же легла узкая холодная ладонь:
– Перестань. Мы не будем обсуждать это по сотому кругу. И потом… – Машка приподнялась и, не убирая руки с моих губ, проговорила, глядя мне в глаза: – Ты меня сюда зачем привез? Ну, так и…
В такие моменты мне хотелось отходить ее чем-нибудь тяжелым без всяких там прелюдий и разогревов – просто для того, чтобы не забывалась и не диктовала мне, Верхнему, что, когда и как делать. Но я тогда еще умел давить в себе эти порывы, удачно сублимируя злость в удары во время экшена.
– Одевайся, – велел я. – Чулки, туфли, белье – и к стене.
Машка послушно выбралась из-за балдахина и отошла к шкафу, где хранились девайсы и ее вещи, используемые обычно в экшенах. Там же всегда имелась накрахмаленная белая рубаха, в которой работал я – без этого атрибута мне уже было не так в кайф.
Когда Машка, застегнув ремешки туфель на высоких каблуках, распрямилась и отошла к стене с ввинченными крюками, я тоже поднялся, не спеша натянул джинсы, взял с вешалки рубаху, закатал рукава и застегнул пуговицы, открыл ту часть шкафа, где висели стеки, плети и флоггеры, выбрал то, чем собирался работать сегодня, разложил на полу и отошел к противоположной стене, глядя на замершую напротив Машку в черном кружевном белье и чулках.
– Руки подними вверх.
Она подчинилась, задрав руки и сцепив их в замок.
– Ноги раздвинь. Еще чуть-чуть. Стой так.
Оттолкнувшись от стены, я вернулся к шкафу и вынул мешок с зажимами, подошел к Машке и погладил грудь через кружево лифчика. Она вздрогнула, но я покачал головой:
– Молчать.
Прямо на кружево я начал цеплять прищепки – одну за другой, по кругу, оставив свободными только напрягшиеся от возбуждения соски.
– Хорошо… – пробежав пальцами по прищепкам, пробормотал я и наклонился, чтобы взять стек.
В то время я еще не бил Машку стеком – он был нужен мне скорее как атрибут, я лишь легко касался кожаной хлопушкой ее тела, водил вверх-вниз, шевелил укрепленные прищепки. Это позже, начав терять голову, мог ударить в мах, рассечь кожу. Даже Олег практически никогда не использовал стек в экшене, только однажды, когда Мари на спор вывела его из себя, мой друг не сумел справиться с охватившими его эмоциями и сломал о ее спину аж два – пополам, так, что пришлось выбросить. И следы от этих ударов я видел своими глазами – зрелище оказалось то еще, я потом долго не мог забыть эти вспухшие ярко-красные рубцы на белой коже…
А тогда, в юности, стек был всего лишь элементом игры, добавлявшим в экшн чего-то возбуждающего. Работать я предпочитал чем-то многохвостым, чтобы покрывать как можно большую поверхность Машкиного тела и потом видеть красноватые следы. Мне вообще нравилось после экшена касаться этих следов, но приходилось всегда быть начеку и не оставлять слишком уж явных и таких, что не проходили бы долго – таково было условие, и я старался его не нарушать. Но со временем мне это стало удаваться все хуже и хуже…
