«Да ты без меня не проживёшь, безрукая неумеха!»
«Я ради тебя к учительнице ходила, просила, чтоб четыре поставила, а ты даже спасибо не сказала!»
Хотя потом выяснялось, что никуда мама не ходила, а годовую четвёрку по русскому языку я заработала сама. Но она умела преподнести информацию в выгодном для себя свете.
«Кому ты такая толстая нужна? Только мне…»
«Посмотри, как Вероника идёт, как лебёдушка плывет, — обращала мама внимание на соседскую девочку. — А ты?! Вся в отца своего, недоумка!»
В переходном возрасте я пыталась сопротивляться, огрызалась, за что неизменно получала пощёчины и подзатыльники. Мама могла лишить меня еды на несколько дней, пока не подойду извиниться.
Когда я, последовав примеру Борьки, в начале одиннадцатого класса сбежала к папе с синяком на пол-лица, мама подала заявление в милицию о том, что папа меня изнасиловал. Откуда она придумала эту дичь, не знаю. Но мне пришлось вернуться к ней в обмен на то, что она заберёт заявление.
Бить меня она после этого перестала. И даже унижала меньше. А всё потому, что познакомилась в милиции, когда писала заявление, с начальником отделения.
Геннадий Михайлович был старше её на семнадцать лет, разведён, при чинах и власти. И тут, видимо, сработал у мамы древний инстинкт подчиняться тому, кто сильнее. Потому что в новые отношения она погрузилась с головой, меня совсем не замечая. Новый мамин муж тоже предпочитал делать вид, что меня не существует.
Мне это было только на руку. Я поступила в университет в городе, получила место в общежитии и сбежала из дома. Хотя отголоски маминого воспитания мне аукаются и сейчас, во взрослой жизни.
— Марта, что ты молчишь?! Стыдно тебе, что не поздравила мать!
Выработанная годами привычка не принимать мамины слова близко к сердцу дала сбой. Виной ли тому было неожиданное пробуждение или побочка от снотворного, но тем не менее я рубанула:
— Нет, не стыдно.
Молчание на том конце было выразительным.
— Ты не в себе, Марта? Я сделаю вид, что не услышала твои слова!
— Как пожелаешь.
— Неблагодарная! А я ещё хотела пожалеть тебя, никчёмную, позвать в гости к нам на дачу. Игнат же твой наверняка опять шляется, — выплюнула она ядовито. — Но теперь передумала, — заявила мама и бросила трубку.
А я выдохнула с облегчением. Во-первых, ехать на дачу мне и так не хотелось. Там гвоздём программы были бы Настя — дочь Геннадия Михайловича от первого брака с двумя детьми. Лично к ней у меня не было никаких претензий. Но, видя как к ней относится моя мама, я сразу отчётливо начинала понимать, чего была лишена с самого детства: любви, принятия, уважения. Моя мама гордилась успехами чужой дочери, целовала и баловала чужих внуков, улыбалась чужому мужчине. Отдавала этим чужим людям то, чего не досталось нам с братом. И от этого было обидно и горько.
А во-вторых, я теперь недели на три буду в чёрном списке у мамы. А может, и весь месяц. После такой-то неблагодарности! Это было чертовски круто.
Потом, я точно знала, позвонит Геннадий Михайлович, сообщит, что мама в больнице и при смерти. В очередной раз! Потребует к смертному одру меня и Бориса. Но Борька парень толстокожий, он в который раз пошлёт и Геннадия, и маму с её ультиматумами. А я в который раз поеду в больницу, выслушаю врача, что он здесь бессилен, маму надо лечить у других специалистов, а не в кардиологии. И всё вернётся на круги своя.
