Я фыркаю. Тоже мне, проповедник.
Допустим, я слишком резко среагировал, увидев Женю здесь. Допустим, ей любопытно. Но почему он не допускает мысли, что мне это может не нравиться?
Я целый год не заходил в мамину мастерскую, а Женя вот так запросто вломилась в закрытую комнату.
Что она здесь делала?
Бросаю взгляд на картину, перед которой сидела Женя. Неровные мазки разного размера от серого до черного тонов завёрнуты в спираль, в центре которой светит звезда.
Мама назвала эту картину «Душа».
Подняв взгляд, снова натыкаюсь на мольберт, на котором установлен нетронутый кистью холст.
— Женя – милейшее создание, — заявляет брат, отвлекая меня от мрачных мыслей.
— Милейшее? Я получил из-за нее «фак», — усмехаюсь в ответ, начиная наматывать круги по комнате.
Я целый день пытался избегать Женю, но все закончилось тем, что мы снова поцапались. Это уже начинает входить в привычку. И, черт… Кажется, это то, чего мне весь день не хватало.
— Серьезно? Блин, в колледже я пропускаю все веселье. А как там… Луиза?
Макс неуклюже переводит тему, спрашивая очень сдержанно, всем видом, как бы, давая понять, что его не сильно интересует ответ.
Так я тебе и поверил.
— Ты хочешь знать, спрашивала ли она о тебе? — нарочно формулирую иначе.
— Нет, — он трясет головой. — Я просто так.
Ну конечно.
— Ага. Нет. Не спрашивала. Но, может, сам выяснишь, как она. Лулу с парнями играют в пятницу в доках. Ведь ты придешь?
— Не знаю. Вечером у меня тренировка. Возможно, — он пожимает плечами.
— Мне, кажется, у нее там что-то серьёзное с Алексом намечается, — придумываю эту ерунду, чтобы понаблюдать за реакцией брата.
— В каком смысле? — его челюсть каменеет, мышцы рук напрягаются, а беззаботное выражение лица становится хмурым.
Что и требовалось доказать.
— Хочешь, чтоб мы, как телки, обсуждали последние школьные сплетни? — продолжаю издеваться над чувствами Макса, в которых он упорно не желает признаваться.
Существуют лишь две вещи, оставшиеся с братом с детства: его страсть к игре и платоническая любовь к Луизе. Не знаю, с чего он или она, или они оба взяли, что им не следует быть вместе, когда и слепому ясно, что эти двое созданы друг для друга.
Брат вздыхает.
— Согласен, это перебор… — И сам съезжает с темы: — Ты почему опять есть не пришел? Лена обалденно готовит.
— У меня изжога от ее еды, — с шумом выпускаю воздух изо рта.
— А у меня изжога от твоей кислой морды. Взбодрись уже, мать твою! — сердито бормочет брат.
Я тру лицо ладонями. Макс прав, я совсем расклеился и превратился в какую-то истеричку.
— Поедешь со мной? Есть пара идей, но нужен оператор, — вопросительно смотрю на Макса.
— Что бы ты без меня делал?
Я иду к двери.
— Ну, как минимум, не донашивал бы твои шмотки.
— Ты не донашиваешь за мной шмотки! Когда такое было?! — возражает Макс, плетясь следом.
Мы выходим в коридор.
— Давно, ещё в Тамбове. Я не помню, но я стопудово ходил в твоих обносках, — убеждаю его. — У меня травма детства.
Макс ржёт над моими словами, а затем неожиданно хватает сзади за шею. Я упираюсь подбородком в сгиб его локтя и, потеряв равновесие, заваливаюсь на брата. Хохоча, мы оба валимся на пол.
В таком положении нас и застают отец и Лена, выглядывающие из спальни в конце коридора.
На мачехе темно-коричневая кружевная сорочка, отец вообще в одних трусах. Наша возня и вопли побеспокоили их в постели.
От былого веселья не остается и следа. Чувствую себя актёром какого-то дурацкого ситкома или реалити-шоу.
