Тысяча бумажных птиц - страница 20

Ее поцелуй был идеальным вторжением.

В дождливые дни жизнь на улицах замирает. Флористы убирают цветы с тротуаров, сотрудники кафе заносят столики внутрь. Джона стоит у входа на станцию «Сады Кью». Мокрый воротничок липнет к коже. Джона скучает по теплой близости, когда тебя нежно целуют в шею, когда за тихой беседой вы склоняетесь так близко друг к другу, что ты чувствуешь ее дыхание у себя на лице. Ему не хватает этого комплекса взаимосвязанных ощущений.

Его одинокие шаги стучат по мокрому тротуару. Он приходит домой, заказывает пиццу по телефону и вспоминает вечера, когда он готовил итальянские блюда. Что делают люди, когда ужинают в одиночестве? Для компании включают телевизор? Морозилка забита приготовленным Одри домашним рагу, аккуратно разложенным по пластиковым контейнерам, но Джона не в состоянии проглотить ни кусочка: это мясо и овощи резали ее руки, он не может принять ее потустороннюю заботу. Он даже не может открыть морозилку. Джона смотрит на гору грязной посуды в раковине, на волосок зубной нити, белеющий на диване, и садится проверять сочинения. Двадцать семь рефератов о романтизме Брамса и Листа. Как и он сам, многие ученики безуспешно пытаются сосредоточиться. Джона отрывается от листов, в который раз задаваясь вопросом, как зажечь этих детей интересом к предмету, но тут его отвлекает разноцветье на книжных полках. Книги выстроились радугой.

Вот желтый ряд на третьей полке. Под ним – голубая волна, постепенно темнеющая и разбивающаяся о черный корешок «Истории О»[15]. Одри легко находила книги, ее пальцы помнили ощущения от обложек, от выступающих на корешках букв. Габриэль Гарсиа Маркес в оранжевых «пингвиновских» переплетах, Мураками и Уинтерсон – в белых. Книга о современных танцах. Джона с Одри ходили на выступление Нидерландского театра танца в Сэдлерс-Уэллсе. В антракте, когда они пили вино на Роузбери-авеню, кто-то сказал: «У него потрясающая растяжка». Одри с Джоной переглянулись и захихикали.

Часы тикают, упрекают. Джона отбивает ритм, хлопая ладонью по бедру, потом идет к пианино. Кленовая древесина выцвела от солнца, местами лак облупился, верхняя крышка завалена невскрытой почтой. Джона садится на табурет, нажимает клавишу. «До» первой октавы. Он помнит, как его пальцы часами выписывали узоры из звуков: лирическая пьеса, арпеджио. Теперь ничего не осталось. Лишь одна пожелтевшая клавиша, которую он нажимает опять и опять.

Время течет сквозь него тонкой струйкой: все эти невинные с виду решения, как решение пригласить виолончелиста на запись его второго альбома. «Между твоей улыбкой» стал настоящим хитом, получил кучу восторженных отзывов в солидных музыкальных изданиях; но «пираты» не дремали. Так что гастроли стали единственным способом заработать нормальные деньги. Одри не любила, когда он уезжал. Все эти толпы поклонниц… Он объяснял, что они не идут ни в какое сравнение с ней – что он никогда не позволит себе того, что позволял ее собственный отец, – но когда Одри забеременела во второй раз, он отменил все гастроли. Решил, что должен быть с ней.

Его приглашали в Америку для продвижения альбома, переговоры уже шли вовсю. Он успокоил дирекцию студии звукозаписи, заверив их, что у него творческий зуд и он уже пишет новые песни. Но каждый раз, когда Джона садился за пианино, его пальцы без дела лежали на клавишах. Он попробовал снова писать об Одри, но в мыслях была пустота. Пока сама Одри прислушивалась к ощущениям в ее менявшемся теле, он бесцельно бродил по квартире, путался под ногами, пытался помогать.