Тысяча морщинок - страница 9

И глаза у него… Ох, эти глаза. Не противные тупые поросячьи. Огромные. Карие. Добрые глаза. Смотрят пристально, словно пытаются в самую душу залезть и прочесть, что же там творится.

Однажды баба Маша забыла закрыть загон СиСи. Другая бы свинья на его месте давно бегала по деревне, вереща как резаная. Баба Маша так и подумала, обнаружив распахнутые двери и загона, и хлева. Приготовилась уже побежать по улицам, разыскивая потеряшку, но наткнулась на него сразу за домом. СиСи валялся посреди лютиков. Бабе Маше даже показалось – нежился. Завидев хозяйку, он приподнял пятачок и довольно прихрюкнул. Баба Маша, конечно, в свинском ничего не разумела, но она готова была биться о заклад, что этот «хрюк» означал что-то вроде «хорошо-то как».

Баба Маша зачем-то махнула приветственно СиСи рукой. Потом осмотрелась по сторонам: не видел ли кто, а то скажут – рехнулась старуха. И на свой страх и риск оставила поросенка нежиться в лютиках.

Ближе к вечеру, к самому времени ужина, СиСи поднялся, наконец, из лютиков и неспешно, вальяжно вернулся в хлев. Зашел в свой загон. И будь у него не копытца, а руки, он, наверняка, и дверь бы за собой закрыл.

Где-то через год после описываемых событий появился у загона СиСи Мишка-зять. Старший. В руках у него сверкал огромный, острющий мясницкий нож.

– Хорошенького борова вы откормили, мама.

А СиСи смотрит своими огромным карими глазами пристально на Мишку и словно понимает, что вот-вот настанет конец его раздольной поросячьей жизни.

Мишка уже было приоткрыл загон, СиСи при этом вел себя смирно, даже покорно, что несвойственно поросятам под угрозой смерти. Обычно они предчувствуют скорую погибель, забиваются в угол, верещат истошно.

СиСи же встречал своего убийцу спокойно, уверенно и словно чуточку гордо.

Тут баба Маша не выдержала. Бросилась к Мишке, выхватила у него нож:

– Нет! Не дам! Не надо его убивать.

Мишка аж опешил:

– Мама, ну вы чего? Он уже достаточно откормлен. Можно уже резать.

– Нет, – настаивала баба Маша. – Рано. Не готова я. Давай через полгодика.

Но через полгодика она вновь не подпустила Мишку к своему СиСи. И через год. И через два. И никогда.

И вот теперь боров СиСи переехал в Татьянин хлев. Переезд он перенес прекрасно, на месте сразу обжился. Вот только баба Маша теперь нервничала: как бы Мишка втихую не зарезал ее СиСи.

Мишка, конечно, попытался было вернуться к этому делу:

– Мама, вы только посмотрите, какой он огромный. У него уже сала наросло, что весь складками пошел. Да на этакого борова и комбикормов не хватит!

– Не дам! – Уперлась баба Маша. – Не дай бог узнаю, что убил моего поросенка. Своих режь, моего не трожь! Ты меня понял?

А потом, чтобы Мишка окончательно отстал, прибавила:

– Вот покуда идет по ящику Санта-Барбара ваша, поросенок мой будет жить!

СиСи умрет, так и не дождавшись конца «Санта-Барбары» и на год переживя саму бабу Машу.

Побег

Баба Маша выглянула в окно: где же старший зять?

Мишка на скамейке расселся под сиренями. Теми самыми, что разрослись шибко. Руки расставил. У старшего Мишки, конечно, ручищи – пальцы, что бревна, такие растопыришь и половину скамейки займешь.

Щурится от солнца зятек: такое яркое, что аж полуслепого донимает.

Есть все же у Мишки талант. Был бы зрячий, талантом не назовешь, конечно, а в его положении – талант. Он многого не видит, а как задумаешь что, так сразу заметит. Мишка хоть и слепой, но если что ему нужно будет, так и муха мимо не пролетит – будет поймана. Это, конечно, бабе Маше не на руку. Эх, не на руку.