Он все более и более сомневался, ухватился за подбородок, поглаживая его указательным пальцем. Как называется человек, который не способен принять решение – окончательное и твердое? Размазня? Слабак?
На помощь ему пришла память. Вслед за днем знакомства с Кенларом, Арунидис вспомнил день их расставания. Точнее, день, когда их отношениям настал предсказуемый конец.
Причиной конца, хотя и получившегося отложенным, стало его избрание Понтификом и Великим инквизитором. Точнее – перешедшее к Арунидису от его предшественника дело троих ученых. Двадцать лет назад их сожгли на Сенатской площади за ересь. Двое из них раскаялись и были перед сожжением удавлены веревкой. Процесс продлился три года, начался еще при Эриджио, а завершился уже при Арунидисе.
Арунидис пытался тогда с Кенларом объясниться, прекрасно сознавая всю бесплодность своих стараний. Тогда-то между ними все и закончилось.
Кенлар был с теми учеными плотно связан. И они, разумеется, под пытками сдали его со всеми потрохами. Они назвали кучу известных и родовитых имен, но имя Кенлара Бьоргстрома в их признаниях занимало бесспорное первое место. Фанатики, которых среди инквизиторов хватало, требовали жестких мер – то есть, безжалостной расправы. Они, как обычно с фанатиками и случается, не видели ничего дальше собственного носа и готовы были упиваться властью, которую имели, не задумываясь о последствиях. А последствия предлагаемого ими решения не заставили бы себя ждать! Инквизиция не могла себе позволить арест всех подозреваемых – действуя подобным образом, она настроила бы против себя слишком много родовитых семей, чуть ли не весь Сенат…
Но Эриджио склонялся к тому, чтобы все-таки арестовать двух-трех наиболее отъявленных еретиков. Двух-трех из довольно длинного списка. В том числе и Кенлара. Соответствующий приказ был уже заготовлен, но Эриджио скоропостижно скончался, и новым Понтификом и Великим инквизитором стал Арунидис. Он воспользовался своим положением и не дал приказу ход. Он извивался, как уж, стараясь угодить и тем, и этим.
Кенлар был ему обязан, но, конечно же, не оценил его усилий. На Кенлара и после поступали доносы. За все годы целый ворох бы накопился – уж больно многим любезный бывший друг встал поперек горла. Однако, какие бы искушения Арунидисом ни владели, какие бы мыслишки ни закрадывались, он с завидным постоянством отправлял доносы в камин, в растопку.
Вместо всех этих дел он предпочел бы сидеть в своем новом кабинете, работая и размышляя о жизненном пути, который ему довелось пройти. От приютской спальни с деревянными койками в два яруса и трапезной с котлом, из которого в назначенные часы накладывали водянистую безвкусную кашу – до вот этого кабинета с витражными окнами, со свинцовыми протяжками, спеченными с кусками разноцветного стекла, с мраморным камином и бронзовыми канделябрами на полке, с полированным столом, дорогими письменными приборами и красивым резным креслом. И ведь, чтобы преодолеть этот путь, ему потребовалось не так уж много лет…
Он был так горд собой, что пригласил Кенлара в свои новые апартаменты, показал ему кое-какие книги, не доступные непосвященным, и… кровать. «Приобрел власть – потерял друга, – думал он. – Больше, чем друга». Он твердо знал, что Кенлар порвет с ним, но старался оттянуть неизбежный момент. Кенлар отнюдь не разделял его гордости и радости. Напротив, каждым своим словом он обесценивал и принижал достижения Арунидиса.
