Хлорка покусывала, разъедала кожу рук. Но Грибоедов почти этого не чувствовал, словно был под анестезией. Он лихорадочно, как убийца, заметающий следы, отмывал стены и пол, оглядываясь на дверь, за которой негромко ворчали, затихая, успокаиваясь.
– Убираешься? – вдруг уколол насмешливый голос.
Сидевший на корточках, Грибоедов оторвал взгляд от плинтуса и увидел девушку в узких джинсах и серой мешковатой кофте с капюшоном. Бледное, припухшее лицо, темные круги под глазами. Порывистой рукой она смахнула прядь волос со лба.
– Маленький форс-мажор, – Грибоедов выпрямился и, покраснев, отпихнул ногой фланелевую тряпку. – А ты как здесь?
– Дверь была открыта.
– Это приходил… мастер. Вот наследил. Пришлось заняться, – Грибоедов смущенно потирал руки.
– Понятно, – Настя с грустной улыбкой скользнула взглядом по стене, потолку, полу. – Я как всегда не вовремя.
– Подожди в комнате. Осталось совсем ничего.
– А я с матерью поцапалась. Вот, думаю, может, у тебя остаться… – и взглянула на Грибоедова так, что у него подогнулись ноги, он присел и схватился за тряпку.
– Иди в комнату, я – быстро, – растерянно пробормотал он.
– Может, помочь?
– Не надо… хватит и меня, – он окунул тряпку в ведро.
– Как знаешь, – Настя ушла в комнату, зашуршала там.
Грибоедов раздраженно шваркнул тряпкой о пол, – лицо облепили мелкие брызги. Алексей Михайлович беззвучно выругался, как рыба, открывая и закрывая рот. Морщась и отплевываясь, он вытер губы и лоб тыльной стороной ладони. Схватился за тряпку, ожесточенно налег на стену.
– А я водку принесла! – прозвенела Настя из комнаты. – Давай быстрей…
– Еще немного! – Грибоедов стиснул тряпку.
Надо сказать Насте, чтобы уходила. Не до нее сейчас. Если она останется, тогда пиши – пропало: не видать ему романа. Но он все медлил. Никак не мог решиться. Он набрасывался с тряпкой на пятна, разводы, наплывы и старался не думать о Насте, освободиться от ее взгляда, губ, тонких ног. Он шмыгал носом, задыхаясь от запаха хлорки, и ему казалось, что лицо все еще покрыто мелкими брызгами.
– А ты время зря не терял, – вкрадчиво докатилось из комнаты.
– Ты о чем? – Грибоедов замер, вцепившись в тряпку. За спиной насторожился У, глухо зарычал.
– О рукописи, конечно… О чем же еще.
– Ах, это, – он кашлянул и выдавил чужим, ломким голосом.– Это так. Пустое. Не мое. Знакомый оставил.
– Так я посмотрю, – звонко ударил голос, и Грибоедов передернулся.
– Не стоит, – сказал он.
– Я тебя не слышу, – весело отозвалась Настя. Она наверняка уже выпила.
– Не надо, не читай, – почти выкрикнул Грибоедов.
– Все равно я тебя не слышу! – Настя рассмеялась. У протяжно, с надрывом завыл.
Хотел броситься в комнату, – отобрать роман. Но так и остался с тряпкой у стены, словно прикованный. Брызги, пятна, подтеки… Будь что будет. Если редактору роман понравился. Значит, и Насте… Вдруг из комнаты донесся тихий, сдавленный плач. Как будто собачонка скулила. У загромыхал, заглушая комнатный плач. Грибоедов оторвался от тряпки…
