– Это он кого пампушечкой обозвал? – оживлённо воскликнула Степанида. – Люську свою, что ли?
– Так она ж вобла воблой, – поддержала Зиночка.
– Корма у неё что надо, да и спереди порядок, – хохотнул Митрич.
– Корма? Что корма? Помокли? Сгорели?
Иван Лукич подскочил в гробу, как подорванный. Попытался подняться, но у него не получилось. Председатель с размаху завалился на спину и замер, таращась в потолок.
– Что со мной, Люсенька? – простонал Звениконь голосом смертельно больного человека. – Что-то нехорошо мне, голова кружится и общее недомогание…
– Какая я тебе Люсенька? – передразнила Степанида. – Глаза разуй-то! Да и не дома ты!
– Степанида Фёдоровна? – слабо удивился Иван Лукич. – Вы как здесь? А я где? – заволновался председатель, приподнялся в гробу и тут сообразил, где он лежит.
Со щёк мужчины, только что пышущих деревенским здоровьем, опять стекли все краски.
– За что? – проблеял Звениконь.
– Хватит ныть! – рявкнула Степанида. – Пришёл в себя? Вылазь! Не для тебя гроб готовила. Ишь, разлёгся в грязной обуви! А мне стирай потом! Вона, и кружавчики помял, ирод. А ну, вылазь! Кому говорю!
Старушка смотрела на очнувшегося односельчанина, сурово поджав губы.
– Гроб? Какой гроб?
Председатель растерянно глянул на нас, потом опустил глаза вниз, обнаружил себя, сидящим в домовине, и букетик цветов, скатившийся ему в ноги. Подпрыгнул на месте, плюхнулся обратно, неудачно завалился на бок. Деревянный ящик перевернулся и под ругань Степаниды перевернулся.
Председателя накрыло кружевным покрывалом и домовиной. Я шагнул к мужику, подхватил гробовину за край, приподнял и поставил на пол. Тихо подвывая, то и дело поминая какую-то мать, Иван Лукич распластался на полу в позе большого неуклюжего жука, шевеля руками и ногами. Чуть погодя председатель поднялся на четвереньки, затем с моей помощью принял вертикальное положение.
– Ты какого чёрта, дура старая, в гроб залезла? – без перехода, моментально озверев, заорал Звениконь на Степаниду.
– Ты кого дурой старой назвал, Лукич? – взбеленился Митрич, подскакивая к председателю. – А ну, извинися перед женсчиной! – потрясая кулаком, завопил дядь Вася.
– А ну, цыц, петухи ощипанные! – командным голосом рявкнула бабулька божий одуванчик. – Раскукарекалися!
Да так рявкнула, что я не зааплодировал от восторга. Воплем примерно такой же мощи будил нас старший сержант Рыбалко, когда я служил в армии. Сколько лет прошло, а до сих пор помню, как вскакивал с койки, не продрав глаза, на чистом автомате. Просыпался уже на бегу, по дороге к умывальнику.
– Учётчица! – гордо приосанившись, крякнул Митрич, подкрутив несуществующий ус.
– Фёдоровна! – раненым зайцем заверещал Иван Лукич, тут же сменив тональность. – Ты с какого ляду в домовину полезла, а?
– Так примерить, – внезапно засмущалась старушка, вмиг растеряв весь боевой пыл.
– Чего? – в три голоса завопили председатель, фельдшерица и дядь Вася.
Я тихо давился смехом, наблюдая за бесплатным цирком из первого ряда, так сказать. Отошёл к окну, облокотился на стенку и не отсвечивал. Присесть на подоконник не рискнул, не дай бог, обвалится.
– Чего ты сделала? – в абсолютной тишине переспросил Иван Лукич.
– Примерить решила, – огрызнулась Степанида.
– Да с какого рожна, Степанида Фёдоровна? – устало вздохнула Зинаида.
Бабулька зыркнула на неё, недовольно поджала губы, но потом всё-таки поведала нам свою душещипательную историю.
