– Фух, ну и здоровый же лось, – прихватив поясницу ладонью, прокряхтел Митрич. – Отъелся на жениных пирогах, на председательском месте. Ты чего, Степанида? Чего делаешь-то?
– А что? Хороший букетик, не на пол же его ложить.
Старушка недолго думая сложила председателю на груди руки крест-накрест, под них засунула цветы. Я потряс головой, пытаясь примирит себя с этим театром абсурда. Может, я всё-таки в реанимации, и вот это все – галлюцинации?
Я посмотрел на Степаниду, которая поправляла подвядшие листики, на Зиночку, которая колдовала над телом Ивана Лукича, щупала пульс, прикладывала своё ухо к сердцу. На Митрича, который с невозмутимым видом курил самокрутку. И… ущипнул себя за запястье.
– Чёрт! – вырвалось у меня, я поморщился.
– Что такое? – всполошилась Зиночка. – Вам плохо, Егор Александрович?
– Мне хорошо, – торопливо заверил я. – Как Иван Лукич?
– Пульс в норме, просто обморок, – ответила фельдшерица.
– И долго он так… лежать будет? – уточнил у девушки.
– Ну-у… – уклончиво протянула Зинаида. – По-разному бывает. Нашатырь надо, – решительно произнесла Зина. – Да где его тут взять?
Мы невольно оглядели пустые стены комнаты. Из мебели в помещении находился один цветочный горшок с землёй, но без цветка, выгоревшие занавески и табурет, сиротливо стоящий в углу. На него чья-то заботливая рука уложила постельное бельё. Видимо, для нового учителя, то есть для меня. Только на что новый жилец будет его стелить, никто от чего-то не подумал.
– Может, по морде его того-самого? – выдвинула предложение Степанида.
– Ты чего, Стёпка, – Митрич изумился до такой степени, что едва не выронил изо рта папироску. – Всё ж таки председатель! Не абы кто! Тут понимать надо! – для пущей важности дядь Вася задрал вверх указательный палец, пожелтевший от табака. – Не, тут с лекарской точки зрения надобно подходить. Медицина, что скажешь? – обратился к Зине.
– Да что тут говорить! – всплеснула руками Зинаида. – Нашатырь надо! Или скорую вызывать.
– Скорую вызывать резону нет, – скривился Митрич.
– Почему? – полюбопытствовал я.
– Да пока доедет, председатель окочурится, – доверительно пояснил мужичок.
– Дурак, ну, как есть дурак, – покачала головой бабка Степанида, аккуратно вытерла кончиком белого платка уголки губ, сурово сдвинула брови и приказала. – А ну-ка, Михална, хватит мямлить. Сынок, – обратилась ко мне. – Глянь-кось на кухне в ведёрке, вода стоит, али нет?
Два шага, и я уже в так называемой кухне. Оглядел нехитрые пожитки и обнаружил эмалированное ведро на печке. В нём действительно оказалась вода, и даже ковшик свисал с железного бока. Набрав немного, вернулся к честной компании.
– И зачем тебе вода? – проворчал Митрич. – Чай, не ведьма деревенская, заговоров не знаешь.
– Тьфу на тебя, дурак старый! У-у-у, так бы и дала в лоб!
Степанида закатила глаза, приняла из моих рук ковшик, набрала в рот воды. Щёки у старушки раздулись, я едва сдержался, чтобы не улыбнуться. До того боевая бабулька стала поводить на хомяка. Боевой такой худощавый хомяк.
Недолго думая, старушка подскочила к неподвижному председателю и фыркнула водой прямо ему в лицо.
– Степанида Фёдоровна! – ахнула фельдшерица.
– Ай, молодца! – задорно выкрикнул Митрич. – Ну, Степанида, ну огонь-баба!
– Тьфу на тебя, конь плешивый, – вернула комплимент бабулька.
– Пампушечка моя, дождик пошёл, бельё занести бы… – забормотал Иван Лукич, утёрся ладонью и попытался перевернуться на бок.
