– Не только Солнцу. Гоха просили смилостивиться.
– И что Гох?
– Если брат делает, значит, так правильно. – Это Тишка дал понять, что ему не до болтовни. Заявление, конечно, спорное. Но кто я такая?
А говорили, что мокрой будет только неделя.
Враки.
Лило каждый день. С перерывом на ночь.
Ничто, как говорится, не предвещало, но перед обедом в три отрывистых стона просигналил горн, это значит – со стороны деревни движение. Вот точно, наворожили – приехал гончар Яниш и привез заказанную посуду. Трем ведерным бадейкам обрадовалась как подарку судьбы. Жаль, мало заказала. А какие обеденные наборы у него получились! Суповая миска, широкая плоская тарелка и чашка на пол-литра. Керамика выглядит вполне убедительной. Удобной и прочной.
– Уж простите, что гладко все. Не стал время тратить на украшения. Вам же к спеху.
– Правильно сделал, такую мыть удобнее.
А что темная, так это глина местная потемнела после обжига. Зато глазурь ровненькая, без пузырьков и пропусков, с хорошей укрывистостью. Эх, сделать бы посудины потоньше да пустить по краю золотую или хотя бы белую полосочку…
Гончар рассеянно кивал, как будто не до того ему. Да что ж такое! Я нахваливаю, про перспективы распинаюсь, а ему не до прогресса, похоже.
– Простите, госпожа Нина! – решился вдруг Яниш. – Я племяшек привез. – И замолк.
Ну да, видела двух девчонок-подростков, из-под брезента выскочили, когда телегу в склад завели. Мокрые и замерзшие. Их сразу к Варнае на кухню отправили, а куда еще?
– И что твои племянницы? Беда какая?
– Пока беды нет, но боюсь, что будет! Прощенья прошу, соврал. Не племянницы они мне. Сиротки соседские. Мамка их померла в начале зимы. Я к себе звал, да они хату не захотели оставить. Если не топить – отсыреет. Девчонки на запасах кое-как перезимовали. А сейчас оголодали. Возьмите их к себе, госпожа Нина! – Яниш как будто меньше стал, ожидая приговора. Аж сердце сжалось. – Возьмите! Пропадут ведь! – с тихой отчаянной решимостью продолжил гончар. – В деревне их никто замуж не возьмет, раз за ними семья не стоит. А вот жизнь сломать могут сироткам беззащитным. Боюсь, найдутся желающие на их надел лапу наложить. Попортят девок, ославят, заставят из деревни уйти.
Твое ж волшебное число «пи». Вот и догнали тебя, Нина, проблемы настоящей владетельной помещицы, поздравляю!
– Ты их с пожитками привез или просто показать? – Наверное, это прозвучало слишком сурово, и гончар сник. – Не пугайся так, не на тебя злюсь. Девочек я оставлю. При кухне будут. Старосте Довлату записку напишу, чтоб за хозяйством сиротским смотрел в оба! Пусть объявит, что охочих до чужого добра на раз со своей земли выкину, мне здесь воров не надо.
– Спасибо, госпожа, спасибо! Вы не пожалеете, Лорса и Макена сноровистые, мать их хорошо учила. Спасибо! А про тонкую посуду, вы не думайте, я не забыл. Вот, извольте глянуть.
В широком лукошке на соломке лежала чайная пара. Чашка хоть и крупная, на стакан, но такой приятной формы, что руки сами потянулись потрогать. С ухватистой, но очень гармоничной ручкой и плавно изогнутым краешком, чтобы удобно ложилась на губу. А еще эта чашка была гораздо тоньше тех кружек, которые уже перекочевали в трапезную. Качественно получилось. Очарования посудинке добавляли кремовые бабочки, порхающие по глянцевому шоколаду глазури. Простенькие, тончайшими линиями обозначенные, но такие выразительные, что ах!
