Умножение скорби - страница 4

Моя мама знала свое дело: Малышев поступил в институт военных переводчиков. Лариса – в педагогический (по семейной традиции), на факультет изучения иностранных языков. Домой Олег приезжал нечасто, еще реже мне удавалось видеть его. Основные новости я узнавала от Наташки – Лариса появлялась дома чаще, но эти вести из Москвы не оставляли мне особой надежды. Промаявшись с год, я сумела сосредоточиться на своей собственной жизни: стала больше общаться с одноклассниками, начала заниматься спортом, да и своему внешнему виду стала уделять гораздо больше внимания. Мои поначалу неуклюжие попытки самосовершенствования нашли горячую поддержку у мамы, и в результате к моменту своего выпускного вечера я могла бы составить достойную конкуренцию Киске.

Я была повыше Ларисы, с менее выраженными формами – и грудь поменьше, и бедра уже, но зато ноги были длиннее, а распущенные почти до пояса волосы добавляли женственности. Мода изменилась, и мой выпускной наряд состоял из маленького кружевного платья-рубашки, сшитого мамой при моем посильном участии, и белых лаковых туфелек на плоской подошве. Довольно значительное расстояние между платьем и туфлями заполняли мои ноги (вот тут было, чем гордиться), облаченные в белые колготки. В общем, я вполне годилась на роль Принцессы, но место Принца осталось вакантным – Малышев в этом представлении не участвовал.

На следующий день после выпускного я сказала родителям, что собираюсь подавать документы на вечернее отделение в автодорожный институт, один из факультетов которого базировался в НИИ, где работал отец. Папа с мамой были в ужасе: в моем аттестате была всего одна четверка – по английскому (с учетом «цеховой» солидарности меньше мне поставить не могли, да я и знала на «4» – «читаю и перевожу со словарем»), поэтому все считали, что я буду поступать в университет. Это был второй «бенц» в нашей семье, устроенный теперь уже родителями. Но я не сдавалась: только так я могла сохранить возможность встречаться с Малышевым – оставаясь в нашем городе, в нашем общем доме. Я знала, что если уеду в Москву, то потеряю Олега навсегда. В течение недели папа и мама вместе и по очереди пытались меня образумить, но я твердо стояла на своем. Наконец отец дрогнул: «Пусть поступает, как считает нужным». Мама всхлипнула: «Что ты говоришь, Коля! Она же сломает себе жизнь!». Я молча ждала окончательного вердикта. Отец обнял маму за плечи: «А ты хочешь, чтобы МЫ сломали ей жизнь? В конце концов, свои ошибки человеку иногда удается исправить, чужие – почти никогда».

Так началась моя взрослая жизнь: вечерами я училась, а днем работала в лаборатории, куда меня устроил отец со словами: «Смотри, Сашка, не позорь мою фамилию!» Я выкладывалась по полной, чтобы не позорить. Времени свободного почти совсем не оставалось, и даже с Наташкой, которая не прошла по конкурсу в мединститут и тоже осталась в городе, мы виделись нечасто. Приближался Новый год. Однажды вечером, в самый разгар первой сессии, когда я готовилась к экзаменам в читальном зале городской библиотеки (там у меня получалось лучше, чем дома – ничего не отвлекало), туда влетела моя подружка.

Прямо в шубке и валенках, на ходу стряхивая снег с меховой ушанки, не обращая внимания на замечание разгневанной библиотекарши – все-таки здание бывшего дворянского собрания обязывало к соблюдению определенных норм поведения, подружка вытащила меня на лестницу. «Лариска выходит замуж! На Новый год будет свадьба! В ресторане «Прага», ты представляешь?!» – одним духом выпалила Наташка. Я молча опустилась на широкую ступень парадной лестницы и, привалившись к дубовым перилам, безнадежно прошептала: «За Малышева?». Наташка посмотрела на меня с укоризной: «Да нет же! Неужели бы я… Нет, она выходит за москвича, за Бориса Ремизова, он заканчивает институт международных отношений…» – продолжала она, но я уже ничего больше не слышала. Не помня себя от счастья, выбежала на улицу, тут же поскользнулась, упала в пушистый мягкий сугроб, и, глядя, как кружатся в неверном свете фонаря хлопья снега, все повторяла про себя: «Он мой! Он мой! Он мой!»