А у других случались казусы. Был такой чувак, Глобус. Шпилил с нами на си-бемольной тубе – огромной дудке, как в кино у Карабаса-Барабаса. Истории про него по всей нашей Великой Стране как анекдоты рассказывали. Например, однажды мы отработали – и его сморило. Лето, жарко, а Глобус приехал на кладбище уже вдетый и там ещё добавил. Чувак мирный; отошёл в сторонку, лёг с тубой в обнимку под кустик – и задрушлял. Когда по аллее понесли чужой уголёк, Глобус услыхал траурный марш, на автомате поднялся и встал в оркестр – тоже чужой.
Но прекол не в этом. А в том, что чувак закончил консу и со своим консерваторским образованием лажи не переносил. В нашем оркестре за кикс полагался пендель от Глобуса: промазал мимо ноты – изволь получить. Мы старались, а чужие чуваки шпилили жиденько и киксовали вовсю. Поэтому их ждали аж два сюрприза. Сначала в оркестре бархатно заиграл супер-тубист. А потом от него посыпались увесистые пендолюхи с обеих ног. Удивлённые чуваки шли, дудели – и подпрыгивали по очереди. Но ничего, интеллигентные люди – доиграли.
Мотаясь с оркестром на жмуры, я узнал, что музыкальные инструменты могут быть кормильцами и поильцами в буквальном смысле. Например, раструб кларнета откручивается – из него кирять удобно; считай, стакан всегда с собой. А туба си-бемоль – вроде той, что у Глобуса – вообще штука незаменимая: при некотором навыке можно стырить с поминального стола и запихнуть в её раструб две бутылки водки и три целых курицы…
Как-то позвонил мне наш руководитель. «Понюхай трубу, – говорит. – Колбасой пахнет?» Я понюхал. «Нет, – говорю, – не пахнет». «Точно не пахнет?» «Точно».
Он довольно хрюкнул: привычка такая у него была, из-за гайморита. «Хреновый ты предсказатель. Я про жмуры договорился. Так что шпилим, поимей в виду».
Я машинально ещё раз потянул носом – колбасой не пахло даже близко. Ну и ладно. Причапал в назначенное время в назначенное место. Нас всех подобрал автобус. Доскрипела эта колымага до кладбища. Мы свои дудки-барабаны расчехляем, выходим, и тут из-за кустов – пам-пам-па-па-рам! – слышим первые звуки: траурного Шопена играют. Уголё к понесли!
Оказалось – танкисты, суки, подсуетились и перебили ангажемент.
Говорил же я, что не пахнет колбасой.
Не наш это был жмур.
* * *
Я неестественно прекратил свою жизнедеятельность…
…и теперь собираюсь необратимо прекратить жизнедеятельность чужую. Обдумывают способ. Убеждаюсь, что прав мой приятель Тырда: думать надо как можно реже. Иначе это входит в привычку, от которой трудно избавиться.
Особенно трудно, когда валяешься на диване в гостиной перед включённым телевизором. Дома пусто. Любимая Жена предпочла общество чужого кастрированного кота. Моя Гитара молчит упрямо и угрюмо. Вот и появляются мысли, мысли, мысли – каждые шесть секунд восемь штук.
Телевизор громыхал боевиком. История была в тему: отчаянный Бродячий Музыкант стирал с лица земли посёлок городского типа и мало-помалу расправлялся с местными бандосами. Заодно успешно устраивал свою личную жизнь. В гитарном кофре чувак таскал груду стволов и не задумываясь шмалял направо и налево.
Ещё недавно эта идея могла приглянуться. Среди невыдуманных музыкантов я – лучший стрелок. Отчего бы не казнить приговорённых простым и понятным для меня способом?
Лучший стрелок… Мысль охотно и незаметно свернула на соревнования вроде биатлона, только среди гитаристов. Играешь – потом стреляешь. Потом опять играешь, потом снова стреляешь… Как учил Старый Вояка: с одной руки, с двух рук, стоя, сидя, лёжа, с колена… Вместо стандартных лыжных дистанций – гитарная классика: Паганини, Сарасате, Пьяццолла и, конечно, Великий Гринго. На скоростных участках – Бах, Бетховен, Моцарт и римский-Корсаков. Эти звучат в транскрипциях, потому что ничего специально для гитары не писали. За промах или лажу – штрафные круги: тупо шпилишь гаммы.
