– Чего толкаешь, зараза!
Оборачивается, а там – девушка, красивая. Смущается:
– Не серчай, не увидала, к мясу своему бегу, на дядьку оставила, он денег считать не умеет.
– Да чего уж. Не серчаю. Всяко бывает.
– Давай я у тебя ватрушек возьму.
– Ннет, – замялся Тимофей. – Не бери.
– А чего так?
– Ты красивая, беды для тебя не хочу. Знаю, как пекут.
Девушка расхохоталась:
– Ну ладно, не возьму. Пойду я.
– Как звать-то тебя?
– Авдотья. Авдотья Пяткина я.
– Найду тебя, Авдотья. Будь здорова и с прибылью.
– И ты не хворай.
Распродал Тимофей в тот день все и решил расчет просить. Пришел, а хозяин денег не отдает. Повздорили громко. На шум брат хозяина вышел:
– Нельзя так с парнишкой, отдай что заработал. Он тебе по чести отработал и по совести. Не гневи Бога.
Попыхтел хозяин, попыхтел, да делать нечего, и деньги выдал и удостоверение личности. Пошел Тимофей на биржу, а очередь с базара аж до Голубиной улицы тянется. Мужики в пять рядов стоят, кто с пилой, кто с топором, кто со столярным инструментом в заплечных котомках. Голодные все, злые. Господа приходят, кричат плотников, набирают, уводят. Кричат столяров, набирают, уводят. А Тимофей молодой, больно – то никому не нужен, никто не берет. На другой день подошел к нему человек и спрашивает, кто он, где живет. Тимка ответил, что сирота, с хутора. Человек поглядел в глаза и говорит:
– Мне помощник в магазин нужен, кормить досыта буду, одевать, жилье дам. Но деньгами платить не стану.
Подумал Тимофей, вроде распорядок дня хороший, не до ночи, работа в магазине, учиться у Мажита время будет. Да и другой работы нет. Согласился. Так и стал днем на складах магазинных работать, ночью и учиться успевал, и поспать досыта. Сыт, обут, одет. И маме через Султана сообщил, что жив-здоров, чтобы не плакала о нем больше. Вскорости смог одеться, как франт столичный – костюм-тройка с иголочки, рубашка-косоворотка, ботиночки лаковые. И фото пошел сделал.
Пришел к хозяину магазина как-то шурин Дмитрий Семенович. Разговорились с Тимофеем:
– Я ведь такой же, как и ты, молодой с родины своей уехал. Продал в Костроме землю, какая была, и сюда. Сказали, здесь башкирцы дешево свои земли распродают. Добрались, а тут – шиш.
– Шиш? Тятя так говорил, про шиш.
– А где он у тебя, тятя-то?
– Помер. Давно уж, я маленький был. Мельницу на святки в реке ото льда отбивал, простыл, сгорел в три дня.
– Сирота значит.
– Мать живая, братья есть. Маненько обросту деньгами, им гостинцев отвезу.
– Оно и правильно. Только здесь ты деньгами – то обростать шибко долго будешь. А если сгорит магазин-то? Нынче вон пожаров сколь было. Опять вшей кормить подашься?
– Нет, обратно никак нельзя, буду другую работу здесь искать.
– Так, говоришь, отец мельницы ладил?
– Инженерил. Просчитывал, как запруду сделать. Какое колесо ставить, от начала до конца все сам, мужики на подхвате, и я между ног. Тятя и кузнец, и жнец, и на дуде игрец.
– Так, давай-ка тятино дело продолжать, Тимоша. Иди ко мне учеником, на три года. Я тоже инженерное дело знаю. Кузнечить и слесарить обучу, на себя работать станешь.
– Кузнечить? Верно говоришь? Не обманешь?
– Чего мне тебя обманывать, вон у меня двое ужо работают и учатся. От отцов оторвал, договорами взял на три года. Учу. Живут. Не жалуются.
– Дмитрий Семеныч, пойду к тебе. Верой и правдой работать буду.
– Ну вот и сладили. Шурину я сам скажу, что тебя забираю. Пошумит маненько, да угомоню. Доработай нынче, а вечером приходи.
