4. Изба
В Архангельской области тебе много расскажут былей и небылей о деревенской жизни. На обратном пути свернули мы с трассы в одну деревеньку, как выяснилось, за историей.
«Деревня Андричевская» – теперь так не скажешь. На бугре высоком улица, брошенные дома с заколоченными дверьми, – «может вернемся», думали люди.
Деревня не вымерла, есть домов шесть-семь с хозяевами. Дома – не просто избушки покосившиеся, а большие, добротные избы с более чем столетней историей. Поэтому, «старинная деревня Андричевская» станет фразой более точной.
Брошенные дома деревни реально крепкие, не эфемерные, из ядреной архангельской сосны, – как люди то ушли? Ведь было 30 дворов, в начале прошлого века.
Думаешь, наверное, что-то заставило, вот и покинули свои дома, а потом думаешь, может наоборот: дома покинули тех людей, избавились от нерадивых хозяев.
Как узнать правду? Я оставил машину на околице, пошел по деревне, – избы строили на века, думал ли хозяин, когда рубил сруб, что его праправнуки бросят такой дом?
Шел по улице – время переломилось пополам, как краюха хлеба на столе хозяина. Улица, по которой возили дрова, сено, ходили в гости, теперь дорожка со слабым следом колес от легковушки и травой, нетронутой, выросшей до колен, в ожидании гостей из города.
«Скрип телег все сильней, чем больше вокруг теней…», – писал поэт Бродский.
Один дом мне сразу бросился в глаза, как у Высоцкого: «Что за дом притих, Погружен во мрак…».
Дом мрачный, а окна высокие, с занавесками белыми на веревочках.
Зашел за угол дома, двери досками заколочены, и тишина, сразу чувствуется мертвая тишина, ни петушиного крика, ни блеянья козы у дороги, ни возни свиней, ни мычания бычка, что просится на волю, в стадо.
Другой дом, – девочка на качелях, как привидение из другого времени.
Вокруг девочки полянка, справа поленница, на ней ее сумочка, а дальше двери нараспах, таз на крыльце, и хозяйка белье развешивает, и молчит, не приветствует путника, лишь провожает взглядом, мол, иди, милок, своей дорогой.
Иду. Забор старый, посеревший, не крашенный, за ним дом, от него уже веет чем-то мертвым, отжившим. Отчего так? Занавески вроде похожи, дом целенький, трава перед домом скошена, а жизни нет. Вскоре понял причину. Окна изнутри паутиной затянуло. У какой хозяйки может быть такое? На двери не смотрю, – а что-то заставляет, и вижу заколочены двери и краска слезла, и замок заржавел. Но что-то не так, замок крохотный для такого дома, и висит мимо петель. Хозяин для вида вешать не будет.
Вошел в сенцы, – права не имел, но вошел. Пять ступенек по лестнице. Что увидел внутри, – печь русская, правда давно не беленная, лавки под окнами, – краска облупилась, тряпки разбросаны, видно, кто брал их, не знал зачем взял и бросал на пол. Потом влезли вандалы с хозяйственной жилкой, так скажем. Поснимали полы и, наверное, у них теперь есть основательный сарай и жизнь удалась.
Выхожу, стоит женщина, – мне стыдно, извините, говорю, – решил, здесь не живет никто, краем глаза хотел увидеть старинную избу изнутри. Она молчит, я молчу. Рядом вдруг вздрогнула трава, будто кошка прыгнула. Женщина говорит: «заяц».
– Как заяц? Сидел тут заяц? Кролик в смысле? А Вас не боится?
– Чего меня бояться?
Слово за слово. Женщина оказалась соседкой тех, кто жил в доме, куда я совершил свое вероломство.
– В дом лучше не заходить.
Оставалась старушка. Трое сыновей, один за одним уехали в город.
