Плетью он от хозяина всё же получил: тот принёсся, сопя как бешеный бык, да и обликом напоминая это могучее животное, в распахнутом на волосатой груди, небрежно подпоясанном домашнем халате. Следом еле поспевал с ехидным выражением на лице его отпрыск. Выплеснув ярость на раба, хозяин напоследок и сыну отвесил: не витым ременным хвостом, ясно дело – так, затрещину. У того на почти взрослом, тяжелом лице по-детски смешно задрожали губы, он взвыл:
– За что, батюшка?!
– За что?! Еще спрашивает!.. С недомерком не сладил!.. Кому наследовать?! Рабы в лицо плевать будут! – взъярился хозяин и пошел обратно в дом, тычками подгоняя скулящего отпрыска.
Варко почесывал отметины от плети и потихоньку приходил в себя. Неожиданного воодушевления все же не хватило выстоять перед гневом и мощью хозяина: тело скрутило, в груди все сжалось, душа зашлась в испуге. Но когда лицо сынка хозяйского вспомнил – сразу полегчало, Варко даже криво усмехнулся.
* * *
В торговых рядах шум, который можно назвать голосом рынка, уже набрал силу, сообщая любому об обилии товаров, настойчивом желании их сбыть да чтоб подороже, и надежде купить, ясно дело подешевле. Варко скромно примостился у крайнего прилавка с глиняной посудой, держа кое-что на продажу прямо в руках. Рабу отдельного места не положено, да и убежать легче в случае чего. Горшечник глянул искоса, но прочь не послал. Ловя взгляды прохожих, Варко протягивал им свои поделки, что все-таки сумел смастерить вопреки воле хозяина – так, по мелочам.
– А вот ребенку забава! Гребешок для невесты! Браслетка! Купи, господин! Для души, не для богатства!
Многие проходили не взглянув. Кто-то останавливался, крутил искусно выточенный из кедра гребень или дивился причудливому украшению на женское запястье, собранному из ловко подобранных кусочков древесины, вынесенных морем. В конце концов у Варко в руках осталась только вырезанная из елки птица с ажурным хвостом и крыльями: перья, сделанные тонким расщеплением размоченных в кипятке плашек, после переплетенья высохли и изумляли несведущего, как такое можно сотворить, не изломав этой хрупкости.
Варко на мгновение задумавшись, вдруг увидел, как к этой изящной летунье протянулась огромная заскорузлая лапища, вся в отметинах старых ожогов и шрамов: только прутки железные на спор гнуть да скулы одним махом сворачивать. Парнишка даже успел испугаться за свою поделку, но прекословить не стал – отдал на посмотр. К лапе прилагался мужик, похожий на вставшего на дыбки медведя, разве что в плечах больше да в добротных сапогах. Широкий ремень, с заклепками в виде наковальни, перетягивал мощное брюхо. Картину завершала буйная рыжая бородища, нос картофелиной и цепкий взгляд из-под почему-то черных густых бровей. Его толстые пальцы на удивление нежно и ловко вертели деревянную птицу, ничуть не принося ей ущерба.
Наконец он спросил, несколько раз переведя взгляд с поделки на Варко и обратно, будто сопоставляя:
– Сам делал, парень?
– Сам, – почему-то смутился Варко.
– Что просишь за сие творение?
– Три медяка, господин.
– Дело твое, парень. Только почто так мало ценишь? Я сам мастер, хорошую работу вижу, – пожурил бородач.
Варко ничего не ответил, только пожал плечами. Как тут больше просить, кто возьмет у раба? Еще обозлятся, скажут – украл, за так заберут, вообще горе. А за пару медяков глядишь не поскупятся, бросят, а ему все деньги.
