Хряку эта мысль очень понравилась. Бомжи отсекли руку Алексею Леонидовичу и отнесли в подвал Ровшану. Тот тоже смеялся и дал им взамен литровую бутылку самогона. Хряк и Гнутый быстро пришли в свой подвал и, не раздеваясь, выпили по стакану этой жидкости. После этого они два часа блевали, а что с ними дальше было автору не интересно.
А Александру Леонидовичу было очень хорошо! Он гулял по прекрасному саду вместе с папой и мамой! И был совершенно счастлив!
Мальчик из Великой Страны
Москва… Зима… Год 1954… Мне четыре года… Я вкусно позавтракал, моя няня Зоя дала мне конфету Мишка на Севере, хорошо, тепло одела, и я пошёл во двор… Хотелось посмотреть, что там делали мальчишки. Вышел, смотрю… Мальчишки веселились во всю! Катались с горки, дрались, ездили на санках… Пробегающие мимо смеющиеся девчонки толкнули меня. И я упал на лёд. Головой стукнулся о ледяной бугор. Но боли не почувствовал. Шапка у меня была замечательная. Тёплая, хорошо сшитая… Я лежал на спине и смотрел в небо. Оно было серым… И оно двигалось! На одни серые облака наплывали другие… И смотреть на это было очень интересно. Я лежал на спине, и шептал стихи: Ленину варенье, Сталину печенье… А девчонкам-дурам, толстой палкой по жопе!
Вот как хорошо было в Москве, зимой 1954 года!
Лежит маленький мальчик на льду, и шепчет серьёзные стихи! Я знал, что живу в Великой стране! А когда я вырасту, я так надаю девчонкам палкой по жопе, что они будут меня уважать и бояться!
Ну ладно, пора идти обедать… Сегодня на третье мой любимый яблочный пирог. Няня Зоя печёт его необыкновенно вкусно!
…Жаркий, летний день… Мы с бабушкой идем по лесу. Он весь пронизан солнцем и горячо, терпко пахнет смолой и подсохшими травами.
Я низко склоняюсь к траве, ищу землянику. Вдруг я слышу бабушкин крик:
– Саша! Саша!
Я подбегаю. Бабушка стоит у большой сосны и, весело взглянув на меня, указывает себе под ноги: прямо перед ней, на желтой, высохшей подстилке из хвои, лежит птенец.
Он еще совсем крохотный, без перьев, с длинной слабенькой шейкой и большой, желтоклювой головой. Млея от восторга и испуга, я осторожно присаживаюсь на корточки и смотрю на него: он дышит тяжело, часто, прозрачные крылышки жалко и бессильно растопырены, глаза, покрытые фиолетовой пленкой, полузакрыты…
– Какой маленький! – говорю я и осторожно глажу его по нежной, костлявой спинке.
– Мы возьмем его с собой? – робко спрашиваю я.
Бабушка смотрит на нас с ласковой улыбкой и соглашается.
И в тот момент, когда я хотел взять птенца в руки, из кустов, чертом, выскакивает какой то мальчишка.
Размахивая палкой, он подбегает к нам, таращится на птенца светлыми, круглыми глазами и вдруг, с размаху, наступает на него… И, наступив, отскакивает, выкрикивает что —то злорадное, и быстро удирает, дергая худыми, загорелыми коленками…
Плакал я ужасно.
Год 1992… Москва. Мы живём на Фрунзенской набережной. Мы -это я, моя жена Лариса, наша бабушка Екатерина Федоровна, и дочка Маша…
…Маше – один год. Когда она родилась, мы продали моё пианино « Петроф» (Чехословакия) и на эти деньги смогли прожить год. Лариса ушла с работы и смотрела за Машей. Ещё мы писали пьесы. В 1989 году одну из них, мы продали в Министерство Культуры СССР за 3 тысячи рублей. В 1991 году рухнул СССР и вместе с ним Министерство Культуры. Доходы прекратились. Совершенно. Спасло пианино. Мы тратили деньги очень осторожно: Маше (в день) полагался один помидор, один огурец, одно яйцо и конфета чупа – чупс. Мы ели картошку, макароны (жареные на сале) и пили чай, иногда с сахаром. Правда Ларисины подруги привезли ей с работы мешок сахара, странного коричневого цвета. Стало лучше. Но через год деньги кончились и мы повезли в комиссионный наш хрусталь. Кое что удалось продать и когда мы выходили из магазина, я заметил на полке большую белую чашку. Я оторопел: она была копией моей, которая недавно куда -то исчезла. Большая белая чашка, позолоченная внутри, с бело – золотым блюдцем. Она! Это была она! Моя чашка! Как она сюда попала?! Чашка эта дорого стоила… Она была подарочная… Но не в этом дело! У нас иногда бывали гости: музыканты, писатели, актеры… И они не могли спереть ее у нас! У лучших своих друзей! Тогда воровство считалось величайшим позором! Величайшим грехом! Ну вот не могли они украсть! Не могли! И все тут!
