Элена все еще стояла там, все еще смотрела на меня.
Мы не стали вновь прощаться. Даже не улыбнулись, не рассмеялись, не сделали ничего; просто смотрели друг на друга, пока я уходил, пока она заходила в подъезд.
У Элены были красивые глаза, это было заметно даже на таком расстоянии, когда разглядеть ее черты не представлялось возможным.
Еве не нужно было задавать вопросов, когда мы увиделись дома. С тем же глупым выражением лица, которое у меня, наверное, было, когда я смотрел на Элену, я ей все рассказал, а она выслушала, улыбнулась и сказала, что я влюбился по уши. Так и было.
– Почему ты ее не поцеловал? – спросила она, когда я закончил свой рассказ. – Если ты заметил эту связь между вами, чего же ты тогда ждешь?
– А ты почему до сих пор не поцеловала Софию, если все так просто? – поддел я.
Ева запыхтела, скрестила руки на груди и заерзала на матрасе.
Мы еще немного поговорили про Элену, про Софию и про то, как просто, сложно, проблематично и рискованно было бы их поцеловать.
Дорогой друг, дорогой напарник!
Сегодня кое-что случилось.
Мы посмотрели друг на друга. По-настоящему посмотрели друг на друга; увидели все те истории, что несли как бремя, все те шрамы и секреты, что погребены на дне моря.
Мы посмотрели друг на друга и увидели. Можно было бы сказать, что время остановилось, но ощущение было немного другим; ощущение… было похожим на то, как двое часов останавливаются ровно в тот момент, когда другие начинают свой отсчет, от одиннадцати тридцати.
Тик-так, тик-так.
Ноябрь
Наступил ноябрь, а вместе с ним и самый сложный день в году, день, которого я больше всего боялась и больше всего ждала с тех самых пор, как мне исполнилось шестнадцать. Я добралась до него без единого симптома, без единого отпечатка Хантингтона.
С той самой ночи на балконе у Даниеля, когда я говорила и говорила, пока не высказала все, что накопилось, я стала в два раза чаще ходить к психологу. София была права: я действительно тогда находилась в таком состоянии, в котором фигура Габриеля меня тревожила, не давала спокойно спать, и я не хотела туда возвращаться.
С того дня, когда Нико зашел за мной в «Чайный дворец», мы больше не оставались наедине. У нас обоих не было времени, или, возможно, никто из нас не мог найти подходящий предлог. Возможно, тем вечером Нико вел себя просто как обеспокоенный друг, который хотел провести со мной время. Возможно, он просто хотел убедиться, что я была в порядке…
Несколько дней назад София начала покупать мне газеты. Похоже, она заметила, что я уже не особо старалась оставаться в курсе происходящего вокруг, и что-то в нашем разговоре на балконе сподвигло ее принять это решение.
Должна признаться, мне нравилось приходить домой и находить новую газету на журнальном столике в гостиной. Иногда она оставляла мне газеты с записками: «Мнение – полный бред, но нужно читать и такое, чтобы понимать, чего мы хотим избежать».
Я больше не писала, не рассказывала истории, но мне было приятно видеть это «мы», включающее и меня тоже. Я читала все, что она для меня помечала.
На скалодроме отремонтировали несколько стен, и я попробовала пару новых трасс. Поднялась по еще одной – фиолетового уровня, по которой до этого никогда не лазала, – и много гуляла по Фуэнкарралю[8].
Я увидела его в понедельник, когда поехала на вокзал встречать бабушку с дедушкой; они ехали с побережья провести праздники в городе. До Рождества было еще долго, но они каждый год приезжали пораньше, чтобы побыть со мной в мой день рождения. Они никогда не называли причину, но я знала. Поэтому минимум, что я могла для них сделать, – это поехать и встретить, пусть даже и на груде металлолома, принадлежавшей Софии.
