Молчание.
– Нет, ты не молчи, я же должен понять. Ты за мной уже который месяц таскаешься. Вроде ничего не просишь, не упрекаешь… Но не зря же ты таскаешься? Ты, вообще, живой? Или дух?
– Я – твоя фантазия, – наконец ответил старик.
– Тоже мне, открыл Америку! Я и так знаю, что ты моя фантазия. Но почему моя фантазия – это ты?
– Иншалла! – Исфандияр-ака поднял руки и коснулся лба. – Так захотел аллах.
– Тьфу! – Макеев разозлился. – Вот и говори со своим подсознанием!
С досадой он крутанул ручку радио. Салон заполнил низкий женский голос, чувственно выпевавший:
– Llegue a este lugar donde muere el viento
A tocar la brisa y a oir el silencio.
Музыка вернула Макеева в расслабленное состояние, и подъезжая к Шереметьево, он подпевал:
– No eres mi puerto.
Tu no eres mi puerto…
Шахревич встретил Макеева с раздражением.
– Что так долго? Уже посадку объявили. Документы привезли?
И добавил, принимая папку:
– Вы, русские, слишком безалаберны. Так бизнес не делается.
В другое время Макеев, услышав подобное от человека, родившегося в Мукачеве, в десять лет увезенного родителями в Харьков, а оттуда в тридцать лет женой в Израиль, оскорбился. Однако с некоторых пор он стал замечать, что присутствие Исфандияр-ака делало его нечувствительным к подобным вещам.
Он дружелюбно потрепал Шахревича по плечу.
– I wish you a pleasant flight.
Шахревич с негодованием оглядел рукав своего светлого кашемирового пальто, буркнул:
– What the hell, – и скрылся в толпе.
Макеев взглянул на старика, равнодушно озиравшего аэропортовскую суету.
– Давай, Хоттабыч, выпьем, что ли? – предложил он, кивая на ближайшее кафе. – Только вряд ли они подают твои лепешки.
Макеев заказал чайник зеленого чая и в ожидании облокотился на хлипкий столик, стал рассматривать публику. Было жарковато, Макеев расстегнул пиджак. Перемещение толп, обрывки случайных бесед, мелодичный перезвон, предваряющий объявление очередного прилета-вылета, ввели Макеева в транс. Или он, перегревшись, задремал с открытыми глазами. Погрузился в сон, как в горячую воду.
Неожиданно в поле зрения попало ярко-красное пятно. Сквозь воду Макеев потянулся к нему.
Кажется, вставая, опрокинул столик, но это было неважно. Нельзя было упустить спасительный маяк, который неожиданно раздвоился и стал похожим на чудовищно-красные глаза во мраке.
Макеев шел за красным, точно крыса за гаммельнским флейтистом. Был совершенно беспомощен и безволен, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы под ногу не попалась ступенька.
Макеев споткнулся и пришел в сознание.
Красные пятна оказались всего лишь форменными юбками, плотно обтягивающими задницы двух стюардесс. Те негодующе оглядывались, возмущенно трещали по-французски и, судя по всему, Макеев был всего лишь в шаге от предъявления иска по обвинению в харассменте.
Не вполне очухавшийся Макеев криво улыбнулся, надеясь, что улыбка послужит извинением. Стюардессы затрещали еще громче, и Макеев, спасаясь, ткнулся в ближайшую дверь.
Он оказался в небольшом офисе, увенчанного знакомым логотипом – «Аэрофлот».
– Чем могу быть полезна? – спросила блондиночка, сидевшая за стойкой. Внешность у нее была точь-в-точь, как у той упругой фемины, о которой рассуждал Козихин.
– Я… э-э… Я хотел бы купить билет.
– Превосходно! Куда?
Макеев обвел глазами офис. Из обилия рекламных плакатов взгляд выделил один, нежно-голубой с желтым. Безмятежная гладь океана, неизбежная пальма и тончайший белый песок, такой же, как в его сне.
