В мире этом… Стихи - страница 6



и манерно терзая речь, —
я за дело примусь, родная,
чтоб немного тебя развлечь.
Ведь, признаться, мечтал я с детства
поражать остротой пера,
но открыл, что стихи – кокетство,
и к тому же еще – игра.
Я теперь не стремлюсь в пророки
и уже не забуду впредь:
был бы ластик – любые строки
можно очень легко стереть.

Письмо первое

По лицам дождь размазал слизь.
И лунный диск над миром целом
навис оптическим прицелом.
Заройся в землю и молись.
Когда напьется крови тьма,
день поразит безумьем мрачным.
…Едва ли ты сочтешь удачным
начало это для письма.
Прости. Но сволочь всех мастей
здесь деловито корчит рожи.
Коль рассудить – избави Боже
тебя от наших новостей.
Обычай слеп и бестолков:
не ставя каверзных вопросов,
сюда, на ярмарку отбросов,
он шлет заморских дураков.
Реклама бьет по головам —
народ слюною захлебнулся.
Хотя процесс и затянулся,
трещит империя по швам.
Тут предают легко и зря,
тут школьный вздор несут, старея,
тут есть забота у еврея:
как быть с останками царя?
Тому сопутствует успех,
кто разменял талант на блядство.
Лишь в этом равенство и братство,
и сей закон един для всех.
Поскольку я сегодня пьян,
готов и сам продаться, каюсь.
…Пардон, родная, закругляюсь.
Ну как там Тихий океан?
Небось темна, как шоколад,
под солнцем радуешься тучке?
А каково столичной штучке
писать в провинцию доклад!

Письмо второе

Морозы, как взломщики, лезут в нутро,
хоть рот на замок закрывай.
Однако зима не выносит метро,
ее привлекает трамвай.
Зима задыхается в недрах земли,
слабеет, пускает слезу.
Само собой, нищие это учли
и стали работать внизу.
Убогим калекам не видно конца
вдоль мраморно-белой стены.
Без рук и без ног, а порой без лица
мелькают кошмарные сны.
И вальсами плещет в грохочущий зал
скрипач с помутневшим зрачком,
как будто сам дьявол явился на бал
и такт отбивает смычком,
чтоб нищие в танце забылись на час,
чтоб язвы прикрыла нужда.
Скандируя «ра́з-два-три, ра́з-два-три, ра́з»,
в туннели бегут поезда,
и жалость трусливая, прячась во тьме,
больней норовит укусить…
Позволь тебя, милая, в этом письме
впервые на вальс пригласить.
Кружа́тся уроды – и молод, и стар —
послушные ритму колес,
ведь горе людское – обычный товар,
которым торгуют вразнос.
Так было и будет. Замечу одно:
нельзя забывать никогда,
что в бизнесе этом подделок полно.
И мимо спешат поезда.
И слезы нелепые стынут у глаз,
и вальс не смолкает в пути.
Дай руку мне. Ра́з-два-три, ра́з-два-три, ра́з…
Я сбился, родная. Прости.

Письмо третье

Я жду повторенья волшебного мига,
когда мир сияет и можно считать,
что жизнь – это просто открытая книга,
которую дважды нельзя прочитать.
К мечтателям Автор всё строже и строже.
Возможно ли царство без крови и слез,
гадают в России, в Америке – тоже,
но я опускаю подобный вопрос,
поскольку не верю в контракт с небесами,
а также – в «последний, решительный бой».
Сюжеты, родная, придумаем сами,
чтоб тонкий ценитель назвал их судьбой.
Ведь книга есть книга: лгуны и убийцы
здесь делят удачу в неравных долях.
И если нет шансов исправить страницы —
давай хоть заметки черкнем на полях.
Не вижу резона спешить к эпилогу:
заботливый Автор внушил мне одно:
любить – это значит ступить на дорогу,
которую дважды пройти не дано.
Маршрут свой по звездам проверим искусно,
чтоб выйти из круга и время догнать.
В России тревожно, в Америке грустно,
но где нет печалей, хотел бы я знать.
Ответ не известен. Кряхтя и хромая,
должны мы, родная, скитаться во мгле.
Но ветер с целебным дыханием мая