В поисках истины. Ученый и его школа - страница 19

В конечном счете, признавая то, что «скептики» приносили пользу науке», «побуждая других к более серьезным исследованиям», А.Г. Кузьмин считает причиненный ими вред не менее весомым [15, 327]. Скептическое направление мысли и не могло не быть вредоносным, как направление антипатриотическое, космополитическое, пропитанное «национальным нигилизмом» [15, 328]. И даже как противовес казенному николаевскому патриотизму второй четверти XIX века, национальный нигилизм не являлся положительным явлением, так как «альтернативой официального патриотизма было понимание патриотизма как гражданского долга, как обязанности не перед правительством, а перед народом» [15, 329]. Здесь скорее всего А.Г. Кузьмин писал не только о прошлом, но и о настоящем, о чем-то своем.

Давая отпор прошлым и современным «скептикам», А.Г. Кузьмин продолжает двигаться и в направлении выявления «нелетописных источников» и неизвестных «летописных традиций». Его привлекают Киево-Печерский патерик, прежде всего составляющие его основу послания Симона и Поликарпа. «И это не удивительно: оба автора в числе источников своих рассказов прямо называют “летописцы”. Симон имел в своем распоряжении “Летописец старый Ростовский”, а Поликарп неоднократно упоминал “Летописец”, автором которого признавался Печерский монах Нестор» [16, 73]. Волнует А.Г. Кузьмина все тот же вопрос: «были ли в руках Симона и Поликарпа оригинальные летописные источники или они пользовались известными и в наше время памятниками» [16, 73]. Ответ вновь положительный, и, хотя «бедность параллельного материала делает проблематичными многие из приведенных наблюдений», «можно с достаточным основанием говорить о том, что наша историография XI–XII вв. была богаче, чем принято считать на основе древнейших списков. В руках Симона и Поликарпа были источники, восходившие прямо или опосредованно к особой летописной традиции, следы которой замечаются и в известных ныне летописях, в том числе в хронологических пределах “Повести временных лет”. Вероятно, с этой традицией связано и имя Нестора. Позднейшие компиляторы могли отождествлять летописца конца XI – начала XII в., ростовского летописца середины XII в. и составителя двух “Житий”. Весьма вероятно, что речь идет о разных авторах. Но во всех случаях мы имеем дело с памятниками, отличающимися по составу известий и идейной направленности от основных текстов Начальной летописи и ее продолжений, сделанных во Владимире во второй половине XII в. Видимо, специальное исследование проростовских сводов, а также Ипатьевской летописи даст более прочные отправные моменты для решения поставленных здесь вопросов» [16, 92].

Не оставляет А.Г. Кузьмин и «рязанской» проблематики: в одном сборнике со статьей, посвященной «скептической школе» в 1969 г., им были опубликованы и выпадающее из привычной тематики исследований сочинение «Из истории организации земской статистики в Рязанской губернии», и вполне вписывающееся в нее – «Название “Рязань” в связи с некоторыми проблемами истории района Средней Оки в X–XI веках». В последнем исследователь доказывал славянское происхождение топонима «Рязань», производя его от глагола «резать» [17, 290–295]. Выходило, что наименование «Резань» (Рязань) – «отрезанная часть», «отрезанная земля» – «аналогично наименованию «Залеская земля». И та, и другая земля получили свое наименование относительно Приднепровья. «Залеская» – потому, что эта земля оказывалась за непроходимыми или почти непроходимыми лесами. «Резань» – потому, что этот район был в определенное время отрезан от Киева [17,