И тут услышала за спиной ровный, уверенный голос:
– Катя, подвезти?
Я вздрогнула и обернулась. Павел стоял рядом, держа руки в карманах, с привычной лёгкой улыбкой на губах.
Предложение было простым, без намёков, без давления. Но мне стало не по себе – не от страха, а от какой-то внутренней неуверенности. До этого момента он смотрел на меня, иногда улыбался, но никогда не заговаривал первым. Почему сейчас?
Может, ему просто по пути? Может, он предложил бы подвезти кого угодно, и я зря ищу скрытый смысл?
Но автобус я действительно почти упустила. Пешком идти далеко, да и темнело уже.
– Ладно, спасибо… – ответила я чуть тише, чем собиралась.
Он кивнул, словно ожидая именно этого ответа, и мы вместе пошли к его машине.
КАМАЗ казался мне огромным, грубым, совсем не похожим на те машины, на которых я когда-либо ездила. Когда я забралась в кабину, сиденье оказалось жёстким, но мне нравился запах – смесь свежего дерева, старого железа и чуть уловимого аромата табака.
Мы ехали молча. Я ощущала его присутствие рядом – спокойное, уверенное, но не давящее. Несколько раз он пытался завести разговор:
– Тебе далеко до дома?
– Не очень…
– Работа нравится?
– Да, нравится…
Я не знала, почему так стесняюсь. Мне хотелось говорить, но слова словно застревали в горле. Я боялась показаться слишком болтливой или, наоборот, скучной.
Павел больше не настаивал, просто вел машину, время от времени бросая на меня короткие взгляды.
Когда мы подъехали к моему дому, он заглушил мотор и спокойно сказал:
– Спокойной ночи, Катя.
Я кивнула, пробормотала:
– Спасибо, что подвёз.
И уже было собралась выйти, но, сделав пару шагов к воротам, не удержалась и обернулась.
Он всё ещё был там. Машина стояла на месте, а он смотрел мне вслед, не уезжал, пока я не скрылась за дверью дома.
Мне стало тепло, но я не понимала, почему. Я даже не знала, что именно почувствовала в этот момент – лёгкость? Смущение? Или что-то новое, ещё не знакомое мне?
В тот вечер я долго не могла уснуть. Мы почти не говорили, и всё же это было важнее любых слов.
Мне никогда не уделяли такого внимания.
История семьи и знакомство с матерью
Павел постепенно становился частью моей жизни. Мы часто разговаривали, и чем больше я его узнавала, тем сильнее удивлялась, насколько он был другим – не таким, как о нём судачили люди, не таким, каким его представляла Елена Петровна.
Однажды, в один из вечеров, когда солнце уже клонилось к горизонту, заливая заводские стены тёплым светом, мы задержались на крыльце бухгалтерии. Павел курил, задумчиво смотрел вдаль, а я медлила с уходом. Мне нравилось слушать его, пусть он и не был многословен.
И вдруг, как бы между делом, он упомянул, что его отец действительно сидел в тюрьме.
Я напряглась, но постаралась не показать удивления.
– За что? – осторожно спросила я, не зная, стоит ли вообще задавать такой вопрос.
Павел затянулся, выдохнул дым в морозный воздух и ответил спокойно, как будто рассказывал не о своей семье, а о каком-то далёком знакомом.
– За мешок муки. Во время войны. Хотел прокормить семью. Поймали, посадили. А мама одна тянула троих детей.
Я смотрела на него, пытаясь осознать эти слова. Как можно осуждать человека, который просто хотел спасти своих родных? Тогда было страшное время, и люди шли на отчаянные поступки не от жадности, не из корысти, а просто чтобы выжить.
– И ты… ты не винишь его? – тихо спросила я.
