Настя выронила вилы, стояла ни жива ни мертва. Егор подполз, потянул на себя вилы за черенок.
Бабах! Подпиленный свинцовый жакан вошёл медведю в правый бок.
Эхо выстрела потонуло в рёве зверя, раскатилось над рекой. Иван Степ переломил ружьё, ладил второй патрон наощупь, глядя в глаза оборотню и приговаривая:
– Тэ сьöд, а ме еджыд. Ме тэныд шуи, Дарук Паш, эн лок татчӧ! [6]
Ош ринулся на охотника, занёс лапу.
Бабах! Пуля из трёхлинейки впилась зверю слева под лопатку.
Митяй передёрнул затвор, дослал вторую пулю в патронник.
Бабах! Засадил её прямо в глаз повернувшейся к нему, оскаленной медвежьей морды.
Бабах! Иван Степ почти в упор пальнул оборотню в шею за ухом.
Ош с разворота вдарил охотнику когтистой лапой справа, ломая кости, согнув верную одностволку. Тело старика отлетело в снег. Издыхая, на последних силах прыгнул ош назад на Митяя. В один миг над собой увидел Егор пролетающую тушу и вонзил вилы в мохнатый живот. Ош упал, ломая вилы, придавив Егора собою, однако когтями сумел-таки цапануть Митяя по лицу. А от крыльца уже бежали с топорами и лопатами – добивать.
***
На больничке хорошо, тепло и еды мало-мало перепадает. Из тяжёлой работы разве что воды натаскать. Остальное – пол помыть да печи истопить – и баба справится. Андрейку сюда на дожитие поместили, а он, гляди, в тепле на поправку пошёл.
– Эй, Егорша, ну попей хоть супца… Не хочешь? Ну я выпью, а то простынет.
Егор давно очнулся, потихоньку приходил в себя, но есть отказывался. Не мог пережить, что Настя таки уехала с уполномоченным. А что было делать. Боровко сказал, либо все едете, либо остаётесь все втроём. Плакала, плакала день напролёт над Егором, а он всё в себя не приходил. Бабы сказали: не жди, помрёт, никто ещё после таких ран не выживал. А Егор взял, да и очухался на третий день.
Но личная потеря стиралась на фоне общей беды. Никому нет дела до Егоровых страданий. Было кое-что посерьёзнее. Оборотень пропал… С ночи поплясали над трупом и спать пошли, чтобы поутру разделать, шубу снять. Караулить тушу никто не остался – забоялись. А с утра никакого медведя у барака не нашли. Был след в сторону леса, словно полз кто змеиным манером. Никто по следу не пошёл. Некому. Иван Степ рядом с Егором – на больничной койке – ни в себя не придёт, ни умереть – не умирает. Завис между небом и землёй.
А Митяя кто отпустит? Его Боровко временно старшим над охраной назначил и укатил, сказал, вскорости пришлёт сюда отряд НКВД и нового коменданта. Старый-то, Вежев, всё там же – в лазарете, в отдельной комнате, в горячке, антонов огонь его жёг. Такие дела.
Дверь тихонько приоткрылась, робко вошёл Митяй, потоптался у двери. Андрейка быстро поднялся и юркнул вон, унося с собой не съеденный Егором супчик.
– Здорово, Егорша.
– Здорово, Митяй.
– Как ты?
– Да, как видишь.
– Руку-то спасут? Не высохнет?
– Да кто его знает. Фельшерица говорит: молодой, здоровый, что тебе будет. Может, так, специально подбадривает, чтоб совсем не раскис.
– Мамка тут пирог с пелядью спекла, я вам с дядей принёс. Как он? Не просыпался?
– Нет. Так и лежит ни туда ни сюда. Андрейка вон ему водички ложечкой в рот капает.
– Да… Дела… Мать сказала, приходил к ней ночью дядя-то.
– Как приходил? – Опешил Егор. – Он с места не вставал.
– Ну не он, Орт его. Подошёл, говорит, к дому, лыжи снял, вошёл, в сенях кысы скинул и затих.
– Что за Орт ещё?
– Это у нас как дух человека, что ли. Двойник, рядом ходит. Ты сидишь, чай пьёшь, и он садится чай пить, но ты его не видишь. Кошка видит или собака. Орт от смерти может сберечь, пулю отвести или наговор на себя принять. А уж коли стал отдельно ходить, плохо дело, значит, помрёт скоро человек.
