И они быстро пошли вверх по бульвару, не замечая угасающие к вечеру, поникшие осенние цветы, исходящие последним летним теплом. И маятник, вновь стронувшись с места, мерно и тягуче свершал свою работу.
V
День выдался на славу: с самого утра взошло над землею радостное благолепие, сотканное из неподвижного воздуха, осенней свежести и ровного тепла откочевавшего в небо солнца. Правда, пока все были в городе – никто этого благолепия не замечал, а вот стоило им выйти из автобуса, разобрать свои вещи и по узкой аллейке направиться вглубь дачного поселка, как все завздыхали и заохали. И лишь Сергей Петрович Журавлев безучастно плелся в хвосте, бесконечно зевая, спотыкаясь и проклиная всю эту затею.
Дача у Виктора Степановича Кравцова была просторная, с множеством пристроек, бетонированным погребом и электричеством. Сам дом был срублен из хорошего теса и годился для жилья зимой, а вот веранду и благоустроенный чердак Кравцовы приспособили для летнего отдыха. Особенно хорош был чердак: с топчанами, гамаком и великолепным видом сквозь большое слуховое окно на речку Каменушку. Несколько соток плодоносящего сада (в основном яблони и груши), грядки с клубникой, кусты малины и смородины живописно окружали строения.
– Все продукты, господа, несите на летнюю кухню, – распорядилась Зоя Георгиевна.
– Мясо надо бы в погреб, – робко заметила Нина Петровна.
– На кухне мы и разберемся, что куда определить… Сева! Севочка! Достань мне, пожалуйста, сметану из сумки.
– Да-а, братцы, природа, – выдохнул Федор Иванович.
– Мужчины могут покурить, – разрешила Зоя Георгиевна.
И дача Кравцовых ожила, загудела, тут и там замелькали между деревьями и строениями нарядные платья, потянулись в прозрачный воздух голубоватые дымки сигарет.
Федор Иванович, с утра пребывавший в отличном расположении духа, глубоко вдыхал воздух, разминал плечи, надоедая Сереже Журавлеву восторженными возгласами: « Во, братец, природа! Она сама за себя говорит. Ей рекламы не надо. Выехал за город, вдохнул-выдохнул и все понятно… А птицы, видал – птицы! Они же не просто летают, они – парят. В городе-то они чего, в городе они от помойки к помойке, с крыши на крышу, а здесь, брат…»
– Ну, чего ты накуксился? – тихо шептала своему Мишелю с утра уже расстроенная Люся Синицына. – Что случилось-то?
– Ладно тебе, – равнодушно огрызнулся Мишель. – Ничего не случилось, не выдумывай.
– А я вижу, что ты накуксился, – бледное, нервное лицо Люси Синицыной напряглось, глаза нехорошо заблестели. – Что тебе здесь не нравится?
– Прекращай шипеть, – тяжело двинул головой Мишель. – Не порть мне настроение с утра.
– Это ты мне его портишь с самого утра. Это ты ведь не хотел ехать на пикник.
– Тих-хо! Услышат же....
Напряженно дыша, стекленея глазами от приступа ненависти, они сидят на крыльце веранды, облитые спокойными лучами молодого утреннего солнца…
– Сева! – кричит из летней кухни Зоя Георгиевна. – Ты меня слышишь, Сева?
Сева сворачивает «Аргументы и факты», с которыми было пристроился на скамейке под грушей, и молча направляется на кухню.
– Подключи нам, пожалуйста, газ.
Сева соединяет резиновым шлангом газовую плиту с баллоном.
– Зажги и поставь чайник.
– А мы разве не будем ставить самовар?
– Обязательно будем… Мне просто нужна горячая вода, – отвечает увлеченная приготовлением салата Зоя Георгиевна.
Верочка и Аленка ушли собирать груши, которых много нападало под деревьями. Фрукты уже обмякли, потемнели от сырости, а некоторые и вообще сгнили, пропитав холодную землю сладким соком.
