Хан Ган была неочевидной претенденткой на Нобелевскую премию. Некоторые даже считают её «писателем для писателей», не для широкого круга читателей. Быть ширпотребом, автором, целенаправленно пишущим для масс, или писать, не думая о бонусах, дивидендах от писательской деятельности, короче, умную литературу, которую осилит только равный? Писатель – лицо не наёмное, к пулу сиюминутного не относящийся. Выбор только за ним. Не из-под палки же пишут. Он волен вовсе не писать, чтоб не портить будущий некролог, если что. В Южной Корее проще – вольному воля. Хотя и в Северной можно писать вещи, которые в будущем могут и заметить в Нобелевском комитете. Писателю гуглить необязательно, весь набор для сочинения в его собственной голове…
Писатель для писателей – это, кстати, уровень. Обычно большинство писателей не читает сочинения своих собратьев. Как говорила Анна Ахматова: «Вы разве не замечали, что поэты не любят стихи своих современников? Поэт носит в себе собственный огромный мир – зачем ему чужие стихи?». Раз ты способен заинтересовать этих самых писателей, значит, в тебе что-то есть. А широкая публика подождёт. Нобелевка заставит читать всех твою книгу, дабы казаться умнее, чем на самом деле.
Писатель писателю часто недруг, более завистливых людей не часто встретишь. А если в семье два писателя? Бог наделил талантом обеих: Марину и Анастасию Цветаеву. Судьба Аси не менее поразительна, чем её знаменитой сестры. Может, даже, благодаря Асе, мы знаем и любим Марину Ивановну. Она пожертвовала своим собственным даром, чтобы посвятить остаток жизни после лагерей и ссылок увековечиванию памяти родной сестры. Её судьба не менее трагична, чем у сестры. Спрашивается, за что – за то, что поэт? Ведь в России во все времена поэт – это больше, чем поэт.
Она имела мужество жить вопреки всеми и долго. Лариса Бравицкая: «Второй арест в 1937, в Тарусе, по обвинению к причастности уже к мифическому «Ордену Розенкрейцеров», созданному всё тем же несчастным «советским масоном» Зубакиным. Вместе с Асей арестовали её сына Андрея, случайно оказавшегося в гостях у матери со своей невестой. Во время ареста конфисковали и уничтожили все её литературные труды». Система не только ломала, уничтожала самих людей творческих, предавая забвению всё, что с ними связано. Оставалось становиться «инженерами человеческих душ» или заводить «синюю папку».
«Зубакина расстреляли, Асе и её сыну дали по 10 лет лагерей. Срок отбывала в Амурлаге. Поломойка, кубовщица на кирпичном заводе, чертёжница, чтобы не сойти с ума, пишет стихи, рисует – 900 портретов женщин-заключённых. Страшную правду о сестре узнает только через 2 года, после самоубийства Марины. Стихи тут же иссякнут. Только через 31 год напишет свое последнее стихотворение Мне 80 лет».
Только в 54-м году она обретает свободу. Ей уже 60. «Потом, переезжает в Москву и доживает свой длинный век в маленькой однокомнатной квартирке, пытаясь восстановить по памяти произведения, изъятые и уничтоженные при аресте, пишет книги «Старость и молодость», «Неисчерпаемое», «Моя Сибирь», «Воспоминания», в годы перестройки добивается реставрации особняка и создания музея сестры. Открытие «Дома-музея Марины Цветаевой» состоится за год до смерти Анастасии. Она переживёт сыновей. И всё-таки, прожив тяжелейшую жизнь, тюрьмы, лагеря, нищету, голод, смерть родных и любимых, получая копеечную пенсию, в свои 98 лет, она сохранила силу духа, чувствовала себя самым счастливым человеком на свете. Выходила во двор, садилась на скамейку и говорила: «Я вышла в счастье ветвей…». «Я в несчастной жизни моей была – счастлива!».
