– И куды ты икону Николая Угодника тянешь? – спросил Григорий.
– Куды – куды, – передразнил военный, – а вон туда, на костер.
Григорий схватил икону, потянул к себе и вырвал из рук военного.
Войдя с иконой в церковь, они такое увидели, что не приведи господи никому такое узреть.
Местные коммунисты, парторг, председатели колхоза и сельсовета, бригадиры и прочие хуторские активисты – безбожники вместе с военными снимали со стен у алтаря иконы, выносили священные книги и прочую церковную утварь.
Пришедшие прихожане толкали, кричали, мешая тем громить церковь, т.е. «работать».
– Проклятые антихристы, церкву закрывать у такой празник – над богом ругаца. Ироды проклятые. – кричала бабка Фекла и байдиком огрела антихриста по спине, снимавшего икону.
– Идолы окаянные! Место оскверняете и бога не боитесь. Во, дьявол уселяица! Спаси, господи! – Старый Нефёд перекрестился и поцеловал икону Божьей матери, к нему подошёл местный коммунист Игнат Наумович – бригадир колхоза и оттолкнул от иконы.
– Хватить, дед Нефёд, расцаловалца, иди свою бабку цалуй, уходи у сторону, – сказал и толкнул деда с большей силой, тот еле удержался на ногах. Он снял икону и понес к двери.
– Родимец распроклятый, моя бабка уже пять годов на том свете, а ты мине туды залышаешь – и, сжав кулаки, обеими руками начал бить Игната куда поподя.
– Дык я вот икону отнясу и сам туды до бабки тибе отправлю, – путаися тут под ногами.
Арина подошла к Осипу и прошептала на ухо:
– Отец, скажи брату Григорию, нихай у драку не лезя, унучата он гутарють, што пять «воронков» нагнали, ишо и забяруть каво. Уседно по – нашему ни будя.
Тут из алтаря вышел майор Пруцаков:
– Вы чито тут с ними няньчитесь, а ну гоните их из церкви на двор, нихай не мешають работать, у нас вот документ от партии и правительства, – он поднял папку и пальцем указал на неё. – Мы исполняем свой долг по закону. А ну, богомолы, вон отсюда, а то силой выкинем.
Бабка Ульяна, крестясь, упала на колени перед Пруцаковым Иваном:
– Иван, да што ж за закон такой у твоей уласти, а? Закон Божий усе знають, и он выше усех уластей и ихних законов. Тибе ж тута крястили, у алтарь носили, а ты… Ах, бесстыжий, и твоя уласть такая.
– Бабка Улька, ты дюже так не разговаривай с начальством. Бога нет, ты понимаешь, бога нету. Это при царе вас богом пугали, дурили вас цари. При этой власти, при нашей советской, все должны знать: нет бога, – вот так, бабка Улька, – и он похлопал её по плечу.
– А што на тибе будем молица, антихрист проклятый! Чи на каково идола? Ой, людички, ой, конец свету! Ой, конец свету пришел! – громко зарыдала бабка Ульяна.
Иван Пруцаков, взяв её за шиворот, потянул к дверям.
– Чиво ты разоралась, как корова при отеле, – вышвыривая из дверей, крикнул Иван.
– Бога побойтесь, антихристы, провославный народ пожалейте, што ж вы их у скотов превращаете. Господь – он усё видеть, да и накажить вас и ваших детей, – дед Юфим перекрестился – спаси господи этих антихристов, они ишо не знають, што делають, прости их деяния.
– А ты ж жид, дед Юфим! У тибе ж свой бог – Иуда! И чиво ты мажися? И к казакам! – Ухмыльнулся и толкнул деда Юхима, самый заядлый коммунист Яков Федорович, председатель колхоза.
– Да про мине чиво хош гутарь, а Господь Бог энто другое дело, об нём и думать плохо, грешно, – поучительно наставлял безумных грешников дед Юхим.
Всех выгнали на церковный двор, дверь церкви охраняли два военных с вытямутыми из кабуры револьверами, а все остальные, как марадеры, тянули из церкви на костер иконы, святости, книги.
