Раиса ревностно смотрела, как Мила кормит ее ребенка.
Одна цыганка подошла и предложила свои цыганские услуги.
– Рая, давай я тебе погадаю, а ну давай руку, а то у цыган была и про судьбу свою ничего не узнала.
Раиса с неохотой протянула руку, она из верующих, а гадание – это грех.
Цыганка глянула на руку, а потом глядя в глаза Раисы стала говорить.
– Жалкая ты моя, скольки горя, скольки бед ты натерписся за свою долгую жизню. Радости и щастия мало. Бог наделил красотой, а щастья забыл дать.
Раиса дернула руку и молвила:
– Усе под богом ходим, его воля, кому какой крест дать. Нихай он будя самый большой и тяжелый, а он мой, и нихто мене его не заменить, акромя Господа Бога.
Цыганка Мила накормленного Петра передала в руки Раисе.
– Бери свою дятенку. Насосался, аж уморился долго будить спать.
– Спасибочки, Мила! И вам, Зара, особенное спасибо, што не отказали у помощи, – Раиса вытащила из-за пазухи завернутые в тряпку деньги и, развернув, отдала Заре две десятки.
– Рая, дай бог здоровья тебе и твоему дитю. Счастливой дороги! Зара ткнула деньги себе за пазуху.
Осип помог Раисе сесть на двуколку и стал откланиваться цыганкам.
– Спасибочки вам за усё, добрые люди, до свиданьица, – дернув аккуратно вожжами.
– Дочка, ну как ты, не раструсить тибе, – посмотрел внимательно на бледное лицо Раисы.
– Папаня, чи раструсить, чи не раструсить, а ехать надо усёдно. С божьей помощью доедим, – перекрестилась Раиса.
– Нам лиж бы два хутора засветло проехать, а по свому хутору я у потемках усё вижу. Ну, чиво там, Петро Александрович, посапываить? – спросил Осип и с умилением посмотрел на новорожденного.
Въехав в свой хутор, Осип свернул к своей хате.
– Папаня, а може нас домой сразу? Уморилася я дюжить.
– Да нихай мать порадуеца, да поглядить на унучонка.
Осип привязал кобылу Лыску за ворота, помог Раисе вылезти из двуколки и постучал в темное окно, закрытое ставнями.
Арина выглянула и, увидев в щель неплотно сбитой ставни своих, пошла открывать дверь.
– Арина Петровна, открывай двери, устречай унучонка, – он взял Петра на руки.
– Ой, божечки, ой, божечки, жалочка, ты моя кровинушка, – она взяла аккуратно из рук мужа внука и, прижимая к груди, занесла в хату.
– Постой, Арина, дай я коганец чи лампаду зажгу, а то ишо грохнися с дитем, – Осип засветил каганец, и все вошли в хату.
– Арина, а идеж Василь и Михаил опять чи на улицу к Мохорке ушли?
– Не пошли за хворостом к речке, а то завтря грубку нечем топить. Они зараз придуть. Дочечка, ложись, ложись на кровать, а унучика я рядом покладу, уморилась, небось.
– Арина, наливай боршу, хочь холоднова, охота есть, аж под ложечкой сосёть.
Пока мать суетилась с вечерей, Раиса перепеленала в сухие тряпки родное розовое тельце, молока в грудях ещё не было.
– Маманя, дайте кусочек сахара и хлебца, жовок нажую, – Арина принесла.
Раиса пережевала и завернула в тонкую тряпочку, туго завязала и дала аленькому Петру.
– Сыночек, на пососи бабушкиного хлебца. – Тот скривился, но заплямкал то
открывая, то закрывая глаза.
Арина быстро накрыла на стол, в деревянную миску налила еле теплый борщ, а в другую густой узвар, от бурсачки хлеба отломила несколько ломтиков.
Перекрестившись перед иконами, Осип первым сел за стол на свое отцовское место, Арина села тоже на свое. У Раисы был выбор (раньше в детстве родители их приучили садиться за стол только на свои места и брать только свою ложку), и она села ближе к матери.
