После скромной вечери, а она была всегда скудной и скромной, Осип начал рассказывать и о тюрьме, и о земляке Пруцакове, и о цыганах, и о родах.
Арина, маленькая, худенькая, с слегка вытянутым лицом, изборождённым глубокими морщинами, которое оживляли лишь большие, круглые, лазурного цвета, ещё искрящиеся глаза, расплакалась, опустилась на колени перед иконами и, крестясь костлявой натруженной рукой, шептала молитву, отбивая поклон за поклоном.
Осип подошел к ней, взял жену сзади за плечи:
– Арина, успокойся, ишо рано падать духом. Можа, ишо чиво переменица, уставай хватя, – он помог жене подняться с земли. Она вытерла слезы краем платка, висевшим под подбородком.
Раиса засобиралась домой.
– Рая, можа ты у нас заночуешь, а к унукам я поеду, – предложил отец.
– Не, папаня, вязи нас у нашу хату. Там же дети, скучилась за ними и душу какаясь тревога жметь.
– Ладно, как хочешь, домой дак домой, поехали, – сказал Осип.
– Дочичка, Раичка, я завтра утром поцмыкаю корову и приду. Унучок жалочка ты мой, – причитала Арина, поглаживая по замотанному комочку, – ну с богом, нихай хранить вас бог.
Раиса чмокнула мать в обе щеки.
– Маманя, Вы уж дюже не плачте, он нас скольки у Вас, за усеми не наплачися, ну усё, поехали мы.
Не успела Раиса и порог перешагнуть, как вошли братья Вася и Миша и Коля.
– Здорово, ня, здорово. А ну хто тут у нас прибавилсы, – и старший из трех братьев Василь взял на руки сверток.
– Племяш, Петром зовуть, – с материнской гордостью объявила братьям Раиса.
Ах, ты ж маманин кормилица, гля, глаза открыл, услыхал, – он прижал его к себе, чмокнул и отдал Раисе.
Мишка и Коля, стоявшие рядом, протянули руки с желанием подуржать.
– Нате, подяржите, – протянула она Мише, а потом Коле.
– Усе поехали, Раиса. Арина, не запирай двери, я скоро, – выходя из хаты, приказал жене.
Ехать до Раисыной хаты через весь хутор, который извивался, как и маленькая речушка, тянулся 4 – 5 киломметров. На обоих берегах лепились хаты. Раисына хата была в самом конце хутора.
Переехав мостик и поднявшись на бугор, они увидели зарево пылающего огня.
– Папаня, глянь чи сено у каво горить, чи ишо чиво, уроди, как у нас, а ну давайте чуть быстрее. – Раиса взволновано без отрыва смотрела на пожар.
Осип поддернул вожжами, слегка взмахнул кнутом, и двуколка, подпрвгивая, резко ускорила своё движение. Подъехав к выгону, они уже без сомнения увидели горящую Раисыну хату, огонь освечивал стоящих детей прижавшихся друг к дружке.
Подъехав к детям, Осип натянул вожжи со звуком: тпру, Лысуха.
– Чиво, ишо тут случилось? – слезая с двуколки, спросил дед Осип внуков.
– Дедуня, не знаем. Мы спали, а тетя Наташа нас разбудила, сказала, што хата горить, и приказала нам утут стоять, – сказала Нюра.
– Держи крепко братца, усе стойте тут, – Раиса ткнула в руки Нюры дитя и стремительно бросилась в хату.
Потолок еще не весь занялся, и Наташа, разбивая стекла кочергой, вышвыривала все что можно. Этим же занялась и Раиса.
– Дочки, хватить вам тряпье выкидать, иконы снямите да харчи он с чулана надо спасать, – взяв цыбарку, стал из закрома выгребать муку, расстелив лантух.
– Папань, сыпьте на лантух, – кричала Наташа, хватая пол мешка соли и мешок с горохом.
Они суетились, но огонь разгорался ещё больше. Что там – солома да дерево. Занялся почти весь потолок, и вся суета закончилась.
Раиса и Наташа ходили вокруг горящей хаты, собирали в кучу, выброшенные подушки, разное тряпье. Хата горела, потрескивая внутри.
