Берли устало вздохнув, двинулся вперёд, к опушке темнеющего леса.
– Давай в кусты, быстрее, мой друг. Кто-то пробирается из этого леса. Видимо, это он спешит на крик утки. Догадался, что она попала в сеть и подняла такой отчаянный крик.
Пробежал мимо тяжеловатый человек и, постояв с минуту возле речушки, повернул обратно к опушке леса.
Макарий с Берли тайком двинулись за этим мужчиной и подобрались к пристанищу неизвестных людей.
Горел не жаркий костёр в окружении нескольких немолодых мужчин. Они сидели вокруг этого костра и о чём-то вели беседу.
– Ну, что, Митяй, утку принёс? Или успел уже съесть её по пути?
– Тебе не оставил! Сеть на месте и уток нет совсем. Видимо это выдра их вспугнула, больше то и некому. Так что и рыбы, может быть – не быть! – ответил Митяй и, усевшись к остальным, поднял лицо к небу, вопросительно сказал:
– А небо-то, как в нас смотрит! Ух, как! Что эти светляки от нас хотят? Сто грамм, или, даже больше? Но нам и самим бы ещё, ох, как бы надо!
– Рюкзак вон полный! Куда же ещё! Пей – не хочу, и сколько влезет! Что, мало тебе?
– Да! Видимо, всё-таки хотят! Ты посмотри, как они-то высвечивают! До самого, что-ни-есть, немогу! И что там за ними находится, а? Неужели и души наши туда, в эту задаль? Вот, как это так? Что ты думаешь об этом, Данила? Или мы по этой земле размажемся, как никому не нужная тварь?
– А что я! Я как все: хода в зазвездие, тоже не хочу. Земля нам всем родня! И чужаков мы не терпим! И звёзды, видимо, к нам также будут не терпимы! – ответил подусталый голос, и, помолчав, с затаенной ухмылкой, продолжил:
– Души наши ведь всякой душе рознь. Вот на тебя взглянёт искоса ненаглядная красавица, да так, что сердце захочет выскочить в поиске спасения. И что, куда от этого жара деться? Не выдержит оно взгляда такого, и ты… прыг в омут этот: выхода-то и нет! Так, что, доведёт тебя эта любовь до не струганной гробовой доски, и нет тебя больше в мире людском. Закроют тебя в тёмный домик, постучат на прощанье сверху молоточками… и всё! И вызреет потом из тебя красивый червячок, на зависть другим червякам. Потом вылезет твоя новая жизнь на эту земную твердь, чтобы согреется в солнечном тепле, где ты и станешь новым этим «я»! А здесь, как раз и новая любовь к тебе рванёт из высоты, и цап клювом за твой червячный вид, и ты уже… другой.
– Ну, ты даёшь болтовнёй этой! А дальше то, как?
– А дальше в восторге эта ворона, каркнув радостно от червячка, плюхнется в эту вот речушку, что здесь. А там, на дне, недремлющий рак разделает её до основания… и ты опять уже другой!
– Ха, ха, ха! Ну, ты ж и травитель… а, потом-то, что?
– А потом, вот Петя придёт на этот водный мир и закинет удочку с блесной, сделанной из консервной банки. Рак кинется на блесну и улов есть у Пети. Костерок, вот как наш, казанок, и ты опять другой. Но ты ведь упрямый и жёсткий, так что не станешь Петей всем, а выйдешь частично наружу, ну, ты знаешь как. Это и есть круговорот нашего мира. То есть, биоценоз полнейший с продолжением эволюции. Всё возвращается на круги своя и понемножку развиваясь дальше, мутируясь по назначению иного мира.
– Как это, мутируясь? В муть, что ли, вперёд и вперёд, как головой в колодец, до самого дна?
– Ну и колодцы-то бывают разные: где вода чиста, что роса с листа, а где ил не течет из вил. Всё ведь движется, вертится, меняется, крутится во времени, без желания нашего, как ни проси. Вот, так вот, Митяй, тебе на всякий случай!
