Нынешняя школа располагалась в старинном, девятнадцатого века особняке с ажурной лепниной над окнами, прямо напротив лютеранского собора. Из-за отсутствия ремонта собор выглядел обветшало, но не потерял красоты. Беспризорность лишь придавала таинственности и собирала внутри шпану со всей округи.
Валера не первый раз забирался в заросший травой и паутиной двор кирхи. Здесь жизнь приобретала краски: ни суеты города, ни наблюдающих глаз. Только свобода и умиротворение. Акустика тоже отличная. Валера запрокинул голову и запел:
– Городов в России много, и дорог красивых много… – выкрикнув под конец, – всех их надо повида-а-ать!
В то утро он выдумал мир, принадлежавший лишь ему. Мир его грез – мир маэстро Ободзинского. Афиши, гастроли, города, концерты – дорога славы, которая начнется в Одессе. Нужно только придумать, с чего начать.
Мечты прервал заблудший бродяга, нагло расположившийся на лестнице возле арочного входа в собор.
Валера недовольно взглянул на него и, запустив руки в карманы школьных штанов, вразвалочку двинулся к морвокзалу, разбрасывая шуршащую листву, плотным разноцветным ковром лежащую на дорогах города. Сегодня собрание судов, заполонившее пирс, готовилось к отплытию в Антарктику.
Валера увидел знакомых по порту ребят: Борю Сандомирского и карманника Эдика, фамилию которого до сих пор не знал. Шпана не признавала фамилий. Борю здесь звали Сесибо, за его привычку к месту и не к месту напевать «C’est si bon…» Ива Монтана. Боря знал перевод текста, но когда кто-то из дворовых спрашивал, что значат слова, то простое «это так хорошо» обретало иные смыслы. То: «Это кайф, к Ланжерону шагать и девчонок смущать…», то: «Вот улет! Когда Боря поет!» Что касается Эдика, то кличка его была Гном. И если кто намекал, что это связано с ростом Эдика, тот получал в зуб.
– Мама мия, какое гигантское судно! – восхищался Гном. – Готов стать капитаном, чтоб побывать на месте Соляника.
– Вот счастье-то… Дрейфующие льды, ветра, шторма, холод… – Более трезво судил Боря.
– Зато получают они… – осветил главный интерес Гном, – если простой китобой одними рублями из рейса пять тыщ привозит, капитану поболе платят?
– Ты сначала живой вернись. Труд каторжный, на пределе, руки-ноги ломают… Это не дома задницей перину давить.
Валера подошел сзади и положил руки друзьям на плечи:
– Мне ж бить китов у кромки льдов, рыбьим жиром детей обеспечивать! – пропел он, по-утесовски мягко вздыхая.
– Валерка! – обрадовались ребята.
– Айда на крышу! – и он махнул в сторону близлежащих домов, где виднелись группки прощающихся.
– Мы там дуба дадим. Ветер… – возразил Эдик Гном. – И не увидим прекрасных дам! Вон, глянь, какая цаца!
Валера оглядел все прибывающую публику. Девушка показалась симпатичной, но чрезмерно обвешанной украшениями. Боря Сесибо тоже обернулся:
– Как елка. Может, хочет поменять мужа – пролетария на китобоя?
– Зачем? – вступился Валера. – Муж порядочный, раз скупил ювелирный.
– Ой, не все золото, шо блестит… – ухмыльнулся Гном, – отсюда вижу: подделка да бижутерия.
Валеру привлекли ребята, выступавшие на набережной.
– Это кто?
Гном пожал плечами, а вот Боря оказался в курсе:
– Кашу размазывают! – в ответ на вопросительные взгляды, нехотя пояснил. – Да не знаю я… Долго говорят, руками машут, все смеются.
– Драмкружок? – догадался Валера.
– Наверное… – протянул Сесибо. – Чернявый – Ромка Кац, слесарем работает. Высокий – механик Ильченко. В одесском на инженера учится. Девчонок не знаю.
