– Здесь ты тоже числиться не будешь, – сообщил Коле, – поэтому если кто подойдёт, спросит – ты здесь так, в гости пришёл. Понятно?
– Вы берёте меня? – изумлёнными глазами смотрел на него Коля.
– Беру! – рассмеялся начальник. – Сегодня что у нас, понедельник? Ну, значит, завтра, к восьми часам приходи. Одежду найди какую-нибудь соответствующую, мы спецовок не выдаём. Зарплата на первое время четыре тысячи, потом посмотрим. Сейчас я тебя с бригадиром познакомлю. Юра! – крикнул он одному из копошившихся у фундамента рабочих. – Подойди сюда на минуту!
Юра, коренастый, широколицый мужик, зашагал к ним.
– Видишь его?
– Да, – кивнул Коля.
– Вот он будет твоим непосредственным начальником. Где он завтра будет, туда и иди. Он тебе работу даст.
На обратном пути Коля нашёл рубль и купил стакан семечек. В довершении счастливого дня он украл в книжном магазине весьма толстую книгу, стоила которая аж шестьдесят три рубля. Такого восторга одновременно он ещё не испытывал.
– Вот видишь, – говорил он Старой Суке, – как всё удачно сложилось! Теперь у меня свои деньги будут… Чёрт возьми, даже не верится!
– Ловушка, – отвечала старуха. – Очередная ловушка! Ты ещё не работал и не знаешь, что это такое. А я тебе скажу – это каторга!
– Я не боюсь работы.
– Скоро ты не то запоёшь, поверь мне. Да и с чего ты решил, что они тебе заплатят? Будешь на них горбатиться, а они потом вышвырнут тебя, да ещё вломят как следует!
– Зачем им так делать? К тому же я не один там буду работать.
– Им может и заплатят, а тебе нет. Как ты не понимаешь, ведь они все сговорились, чтобы уничтожить тебя! Они тебя ненавидят.
– Коньячок?
– Ну давай.
Валера поставил стаканы на стол и разлил.
– Твоё здоровье!
– Нет, лучше за твоё, – возразил Низовцев. – У тебя событие такое!
– Да какое событие, – поморщился Валерий.
– Ну как же!
– А-а. Знаешь, честно говоря, ничего не чувствую по этому поводу. Сколько уж этих выставок было – весь трепет ушёл.
Лампочка в подсобке едва светила, поэтому бородатое лицо художника казалось совершенно жёлтым и почти безжизненным, как у мумии. Если бы не движения глаз и рта, его бы смело можно было класть в мавзолей. Такое же лицо было, должно быть, и у самого Александра Львовича.
– Хотя и первые выставки, – продолжал Валерий, – очень хорошо я это помню, тоже не особо волнительными были. А знаешь почему?
– Почему?
– Потому что через столько дерьма проходишь, чтобы эту выставку организовать, через такую нервотрёпку, что когда она наконец открывается, уже никаких эмоций не остаётся.
Они выпили.
– Я вообще, бывает, смотрю на себя со стороны, точнее сказать, пытаюсь смотреть, и думаю – какой же фигнёй я занимаюсь! Люди работают, деньги делают, а я картины малюю!
– Ты тоже на них деньги делаешь.
– Да-а. Это ведь… игры всё. Просто приучили какую-то часть людей тратить деньги на живопись, вот они и тратят. А так я сомневаюсь, что они понимают, что я там рисую.
– Эта часть правит миром. А мы правим ими. Поэтому мы были, есть и будем главными на этой планете.
Валера усмехнулся.
– Мне бы твой оптимизм.
Он плеснул в стаканы – совсем немного. Сейчас Валерий держал себя в руках. Ещё несколько лет назад он бухал по чёрному и про него говорили, что всё, мол, вышел человек. Через год-другой копыта откинет. Но Валера оказался живучим. Сумел укротить свою тягу к алкоголю, снова взялся за кисть и слыл сейчас, по крайней мере, в Петербурге, одним из ведущих художников.
