Итак, в июле 1994 года я позвонил в один из пригородов Вашингтона. Так, мол, и так, говорю, Василий Павлович, это журналист имярек, хочу взять у вас интервью, помещу его в книжке.
– Книжка – это здорово! – были первые слова знаменитого писателя. – Приезжайте.
Помню, в поисках нужного дома я немного заблудился и к назначенному времени опоздал. Все это мой будущий собеседник после нашего трехчасового разговора, видимо, учел: сначала предложил мне, едва знакомому человеку, переночевать в его доме (что меня навсегда восхитило!), а после моего решительного отказа взялся показать автопуть к месту ночлега.
Я заготовил десятка полтора вопросов, по ходу дела какие-то из них выпускал, что-то добавлял.
С ним было легко, никакой звездности не было и в помине, где-то в средине разговора он сказал:
– У вас хорошие интонации, а это – главное…
Как он уловил какие-то интонации в моих вопросах – не возьму в толк. Интонации – ладно, вот похвалы мало от кого из коллег дождешься. Василий Павлович был первым…
Договорились о том, что я возвращаюсь восвояси и постараюсь в темпе расшифровать текст и прислать его по Интернету. Однако вдохновленный встречей и разговором с В.П., я вкалывал чуть ли не всю ночь, а утром, позвонив, слегка огорошил своего вчерашнего визави:
– Василий Павлович, текст готов!
Снова поехал по уже знакомому адресу, В.П. внимательно прочитал текст, не сделав – это я хорошо помню – ни единой поправки. Сие обстоятельство не говорит о какой-то мастеровитости автора этих воспоминаний – отнюдь! Василий Павлович в первый, но не в последний раз в нашем довольно долгом и тесном знакомстве, обнаружил широту души, немелочность, щажение чужого самолюбия. Редкие, замечу, качества, присущие пишущим, к тому же знаменитым людям.
Дальше в мой рассказ вступает еще одно действующее лицо: моя дочь Ира. Приехав в 1992 году в Америку в гости, она, как многие тогда, решила остаться, попросить политическое убежище. Документы проходят долго и нудно, а Ире не терпелось поехать в Италию – то ли на какой-то фестиваль, то ли на конкурс пианистов. Но с каким документом ехать? Тут, как это обычно бывает, появилась некая дама, из наших, взявшаяся снабдить Иру… нансеновским паспортом. Что это такое – не мне вам объяснять: когда-то, кажется, в тридцатых годах, он был моден, а в девяностых сыграл с Ирой злую шутку. Вылететь-то из Америки она вылетела, а вот влететь обратно так просто не получилось. Американцы, оказывается, этот самый нансеновский паспорт не признают! Ире, да и нам, родителям, узнать бы об этом заранее, да куда там! «Нансеновская» дамочка клялась, что Ира не первая, кому она сделала (в скобках заметим – всучила) паспорт-«вездеход», оказавшийся «лапшой на уши».
Время идет, Ира кукует в Италии (сильно не горюя, как она потом расскажет – все-таки Италия есть Италия), а мы в своем Нью-Джерси ломаем головы, как нашу дочь заполучить в Соединенные Штаты…
Друзья советуют: пиши в Иммиграционный офис, сенатору, конгрессмену. Но я решил – будь что будет! – написать прямо президенту Клинтону. Да писать не от себя лично – кто я такой? – а от имени знаменитых русских, живущих в Америке.
Мой сосед по Нью-Джерси великий математик Израиль Моисеевич Гельфанд[113] ознакомился с сочиненным мной текстом и подписал его.
Эрнст Неизвестный, видимо, наученный горьким опытом участия в подобных ходатайствах, произнес сомнительную фразу:
