– А! – воскликнула бабушка, – это загадка! Дедушка вам загадку загадал. Да, Коль? – это она уже к нему.
Дед, натягивая на сухие губы улыбку, кивнул головой в знак согласия. Да так и остался стоять в ожидании, медля тушевать на своём лице проявленные эмоции. Бабушка повторила для нас загадку, дважды уточнив у мужа слова и рифму какой-то отдельной строки. Через несколько минут мы сдались.
– Кого недостаёт, дедушка?
– Загадка! – выдохнул тот и снова застыл, на этот раз ещё выразительнее прорисовав улыбку, особенно выделив её контуры.
Ещё какое-то время мы нарочито громко обсуждали и строили догадки, повторяли текст, однако больше – для хитрости, дабы разжалобить старика и получить ответ: стало действительно любопытно.
И я, и она понимали, что простой работой ума здесь не справиться, что отгадка – она за пределами возможностей нашего поколения, ибо та пропасть, которая некогда образовалась между стариками и внуками, поглотила не только ответы на важные для людей их возраста вопросы, но и необходимость ставить их перед собой сегодня.
– Дедушка, не знаем! Скажи, кого недостаёт? – с наигранной досадой в голосе попросила жена.
– Со-ловь-и-хи, – растянул с безобидной укоризной дед и беззвучно засмеялся.
Наши старики ещё читают на память «Бородино» Лермонтова, мы – нет. Наши ценности обращаются в сфере личных интересов в пику надличностным ценностям наших прародителей. Мы – другие.
– Все по парам, а соловей – один, тут же объяснила бабушка и тоже засмеялась тому, что молодёжь не понимает таких простых вещей.
Смеялись и мы. А наши дети, в свою очередь, посмеются с нами.
Жена достала из сумки шоколад и ласково, с заботой, преподнесла его старику. Тот взял плитку в свои дрожащие руки и, внимательно рассматривая гостинец, тихо произнёс, не поднимая головы, видимо, очень довольный сюрпризом:
– Это мне за соловьиху…
Так постоял немного, а затем с трудом повернулся от дверей и, часто шаркая непослушными ногами, ушёл к себе в комнату.
Наши дети тоже будут другими.
Ещё какое-то время перед сном я укладывал в своей голове этот эпизод, затем пожелал жене спокойной ночи и вышел на крыльцо. Уселся на верхнюю ступень и, прикурив от спички, отправил взгляд в небо, потерявшись среди бесконечных созвездий.
«Бывает, что днями ничего не ест», – вспоминал я жалобы своей бабушки на мужа. – «Как-то с Леной вывезли его на крыльцо. В кресле, конечно. Он посидел немного и вижу – плохо ему, в комнату просится. Отвезли обратно. Окно открываю только когда спит – иначе очень беспокоится, боится чего-то». И в другой раз: «Даня, ему страшно!».
Докурив сигарету до фильтра, я достал из пачки вторую и, тут же прикурив от кропаля, щелчком послал окурок за забор.
«О чём он думает, лёжа в своей маленькой спальне? Светят ли для него маячками какие-то особенные события минувших лет? Сожалеет ли он о чём-либо? Думает ли о том, что ждёт его за чертой?..»
– Ну, благослови Господь, – так начинал своё дело дед, будучи ещё на крепких ногах.
– А ей не больно? – спрашивал я, помогая деду удерживать животное и с интересом наблюдая, как с боков связанной по ногам овцы аккуратными полосками спускается руно.
– Нет, внучек. Немножко страшно, но не больно. Сейчас управимся и отпустим её гулять – всё же легче. А то очень жарко им в шубах сейчас.
Стрижка затягивалась на добрых четыре или пять дней, и всю эту неделю я ни на шаг не отходил от дедушки: помогал точить ножницы, обрезать колтуны, загонять очередную овцу, укладывать её на стол, связывать ноги и держать животное, – особенно, когда дед переходил на круп и к голове. Самому же остричь хотя бы кусочек барашка мне тогда так и не случилось:
