И такие шутки с его стороны всегда находили во мне отзыв. Это было нужно обоим. Таким образом мы, как бы, сообщали друг другу: «Я люблю тебя, внучек, – просто не ведаю, как это выразить по-другому». «Я тоже люблю тебя, дедушка! Просто ещё не понял, что это такое».
Внимательно всматривался я в уголки глаз и нитку почти высохших губ старика. Не отметив никаких поползновений на его лице в ответ на свой вопрос, я глубоко вобрал в грудь воздух и, немного погодя, откинулся на спинку неудобного, угловатого кресла, чтобы медленно выпустить его обратно.
– Или Думбадзе – теперь я говорил, скорее, для себя, – Помню, ты читал мне его на ночь. Раза четыре ту книжку прочли перед сном, дед. Я бабушка Илико и Илларион, – медленно, возвышая голос и особенно артикулируя на именах произносил я в надежде, что они-то и всплывут в памяти старого человека, заставят вернуть его сознание на три десятка лет назад, – И смеялись до слёз.
Было понятно, что дедушка не слышит. Однако именно в такие вот моменты у меня и получалось говорить с ним искренно. В минуты же сознания этот человек смущал, потому что очень много лет я не баловал старика своим вниманием. И теперь не мог смотреть в глаза своему деду так, как хотелось бы – без фальши, на равных.
– Он спит, Даня. Подожди немного, скоро время обедать, – сказала, войдя в комнату, бабушка, – я позову тебя, поможешь мне его посадить.
Она намеревалась было уйти, как заметила скрученное покрывало и, будто давно уже смирившись с неизбежным и неприятным обстоятельством, проговорила на выдохе:
– Опять актрису мастерил…
– Что за актриса? – спросил я.
– Да вот, – поди, выясни… Стянет с себя покрывало и накручивает на кисти рук. А как вылепит что-то, – к груди прижмёт, шепчет себе под нос. «Что это?», – спрашиваю. «Актриса», – говорит. Что за актриса – ума не приложу. И попробуй – отними!
Расправив измятое покрывало, бабушка заботливо покрыла им ноги деда и прошла на кухню, прикрыв за собой двери комнаты. За это время спальня успела вобрать в себя запах вареной баранины.
– Дед, скоро обедать будем. Сядешь? Харчо. Бабушка приготовила суп-харчо, дед.
Вероятно, что в таком состоянии он мог бы прожить ещё долго. Лет пять, наверное, если правильно ухаживать… – так размышлял я уже на обратном пути, бесцельно листая в кресле самолёта сборник с рассказами Хемингуэя.
Поздними ночами, выходя на крыльцо и глядя в чёрное небо, сплошь усыпанное звёздами, я пытался понять, что чувствует этот человек. О чём думает. Боится умирать – бабушка рассказывала.
Панически.
Страшно!
Сам видел: берёт женину руку в свою и лежит, пока у той не затекут конечности.
Страшно.
Однажды, рассказывала бабушка, два часа так с ним просидела – не отпускал. «Давай вместе», – говорит. Год назад дед выглядел лучше. Ещё ходил, подолгу задерживаясь на одном месте, не в силах переставить скованные тремором ноги. Даже шутил:
– Загадка, – глухим голосом вздохнул он, однажды появившись в дверях залы.
Мы тогда гостили в их доме. Обернулись втроём и не сразу поняли, что дедушка что-то сказал. Смотрели на него с улыбками: стоит, смотрит в нашем направлении сквозь стены комнаты, едва заметно улыбаясь – только по морщинкам в уголках глаз и понять, что дед чем-то доволен.
– Что, дедушка? Что ты сказал?
Молчит.
– Дедушка, – обратился я громче, – что?
– Луна, балкон. Она и он. И соловей поёт. Кого недостаёт? – лукаво, повернув голову в мою сторону, выстрелил старик, глядя прямо в глаза.
