– Наврал я. Сережку хотел. И вообще, сами туда идите.
Мальчишка вырвался из рук Дарива и быстро побежал в сторону деревни.
– Твою ж! Стой! Стой, паршивец!
Выхватил пистолет, но я схватила его за руку, заставив ее опустить.
– Ты что?! Это же ребенок!
– Это проныра и обманщик! Он выманил у вас сережки и удрал. Может, и нет никаких ящиков! Сказал то, что слышать хотели. Надо вернуться в деревню и надрать ему зад!
– Нет времени на это! Нет! Если…если Хан там… в этих жутких коробках…
– Он выдумал эти коробки! Выдумал! А вы поверили!
– Давай пойдем туда и проверим. Он же сказал, что за чертополохом...
– Мы сами не найдем. Без проводника.
– Найдем! Если это чертовое место есть – мы его найдем. Не хочешь – не иди! Я сама пойду! Я чувствую, что мы близко. Слышишь? Вот здесь чувствую! – ударила себя по груди… заболело там. Сжалось все.
– Просто вам очень хочется сверить!
– Мне не хочется… Я ВЕРЮ!
– Надо поворачивать назад. Мы здесь ничего не найдем. Мальчишка солгал.
От отчаяния мне хотелось закричать. Завопить на всю эту степь, в которой от жары хотелось сдохнуть. Да и вообще безумно хотелось сдохнуть, чтобы не разочаровываться.
– Нет. Мы еще не дошли до чертополоха.
– Здесь вся степь в чертополохах, – криво усмехнулся и остановился, – вон там, видите? Катится, как шар – это и есть чертополох.
– Думаешь, я идиотка и не знаю, что такое чертополох? Но мальчишка имел в виду нечто другое. А вообще, – я чувствовала, как злость вскипает внутри, как обжигает мне внутренности, – ты можешь разворачиваться и идти обратно. Давай, беги на самолет, да пошустрей. Расскажи Батыру, как внука его искать не хотел, а я как-нибудь сама. Не пропаду. Спасибо, научил.
Выдернула из-за пояса пистолет и передернула затвором, и пошла вперед, не оглядываясь на него, пытаясь сдержать слезы, пытаясь не дать себе развернуться и…и бросить все, уехать домой.
Вдалеке клубится пыль, она плавится в раскаленном воздухе, становится похожа на пожелтевшее стекло. И я иду не оборачиваясь туда, где стекло сливается с горизонтом, и мне кажется – там вдалеке что-то есть, или это мое больное воображение рисует мне миражи.
И гладь раскинулась впереди и сзади огромная, как океан. Ровная, прямая, плоская. Стою на ней, как на тарелке. Все вижу и в то же время ничего. Вверху небо чистое, лазурное, пронизанное лучами солнца, а внизу земля и пожухлая трава, колючки и проезженная, протоптанная людьми и лошадьми широкая дорога. Где-то есть вода, до меня доносится запах озона и камыша. И… навоза. Я хорошо его запомнила. Мы с мамой Светой летом на маленькую дачу ездили. Там она выращивала помидоры, огурцы… Помню, как не хотела ехать, как придумывала любую причину, чтобы дома остаться. А сейчас я бы отдала все на свете, чтобы хотя бы на пару минут с ней вместе оказаться в ее огородике, стоя на коленях и прорывая траву.
Может, зря я здесь? Может, надо разворачиваться и дальше жить, как дед сказал? Ради сына, ради Эрдэнэ. Но тогда меня не станет. Это буду уже не я. Без моего мужчины. Без их отца. Без моего Хана.
Остановилась… замерла, всмотрелась в горизонт – не иначе, как там что-то есть. Словно стена, то ли насыпь, то ли строение какое-то. Если зрение мне не изменяет, я даже вижу вышку.
Ускорила шаг, на ходу отпивая воду из пластиковой бутылки и вытирая рот рукавом рубахи.
Чем ближе я подходила, тем отчетливей различала две фуры, стоящие задом друг к другу, образуя своеобразную стену. А по обе стороны от машин тянется насыпь из чертополоха, сцепленного, сбитого то ли ветром, то ли человеком в живую изгородь.
