И вот мы с папой, ликуя, везем на саночках через пруд только что купленный электрический проигрыватель. Это довольно большая тумбочка. Сам проигрыватель – в верхней части, в выдвижном ящике, а внизу – место для пластинок. Сотню дисков уместить можно.
– Царапины, – вздыхает папа. – Сейчас закрасим.
Выдавливает немного масляной краски на свою палитру, сделанную из крышки от посылочного ящика. (На обороте – химическим карандашом: «Больничная 10»).
– Эта краска называется «Капут мортуум» – «Мертвая голова».
Я уже достаточно видел мертвых голов, и они никак не не хотят ассоциироваться с этим вишнево-коричневым цветом. Но позднее мне пришло на ум: «Если „капут“ – это „голова“, то, может быть, и слово „капуста“ того же происхождения? Ведь кочан похож на голову». И сам засмеялся нелепости предположения. А еще позднее узнал, что так оно и есть.
Проигрывателю не нужны стальные иглы. Появились розовые корундовые. Их меняли редко. И рукоятку никакую крутить не надо. А главное: слева от диска был рычажок «78 – 33». На скорости 78 оборотов в минуту играли обыкновенные пластинки. А на скорости 33 оборота в минуту проигрывали новомодные долгоиграющие. Они быстро вытеснили старые. Если на старой пластинке помещалось по одной песне минуты на три на каждой стороне, то на долгоиграющей – с десяток песен общей продолжительностью до получаса. К тому же диски были гибкие, и не разбивались. Винил. (Этого слова мы не знали). Любимое развлечение: запустить долгоиграющую пластинку на семьдесят восемь оборотов. Тогда она начинала верещать тоненьким визгливым голоском. Или наоборот: закручиваем старую пластинку на тридцать три. И она завывает гулким густым басом. Аж мурашки по коже.
Это была революция. Стали записывать и продавать то, что раньше записать было просто невозможно: симфонии и фортепианные концерты, оперы и оперетты, кантаты и оратории.
Теперь уже не песни, а целые концерты пошли парами. На одной стороне – Уральский народный хор, на другой – концерт Клавдии Шульженко.
Жаль, даже нынешние технологии не позволяют надежно вмонтировать звукозапись внутрь текста. (Я ж не знаю, дорогой читатель, в каком он у вас формате. Может, даже просто на бумаге). Так что не слышите вы сейчас тех мелодий, что звучат в моей памяти.
Вот пир души: оперетта «Корневильские колокола», четыре пластинки в картонной коробке. И композитор-то не бог весть какой знаменитый: Робер Планкет. Но какая музыка, какие арии! А сюжет! Замок с привидениями в Нормандии, капитан дальнего плавания и спасенная им красавица (разумеется, капитан оказывается сыном владельца замка), комичный городской староста (дряхлый старикашка, ему по сюжету целых шестьдесят три года). А как поставлено на московском радио! Какие актеры! Слушали всей семьей, арию за арией, диск за диском.
А вот странная пластинка. Тоже долгоиграющая, но красного цвета и маленькая. (Года через два-три я увижу еще более странные, сделанные на рентгеновской пленке). На ней – «Баллада и песенка Томского» из «Пиковой дамы».
Графиня, ценой одного рандеву
Хотите, пожалуй, я вам назову
Три карты, три карты, три карты!
Я, конечно же, не знал, что такое рандеву, да еще в таком пикантном смысле.
Их смело поставив одну за другой,
Вернула свое – но какою ценой!
Тут я совсем недоумевал. Какою такой ценой? Про цену вроде бы вообще ничего не говорилось. Пардон, не пелось.
