Больше я уже ничего не различал. Всё слилось в один раскаленный ком, будто выжигавший меня изнутри. Я едва успел глотнуть воздуха, когда увидел перед собой кроссовки Дэни. Они мелькали и ударялись об меня вместе с пятью другими парами.
– Хватит. Пошли! – крикнул Сид.
– Пошли, – тихо отозвался Дэни.
***
Весь следующий месяц в школу я не ходил. Первую неделю просто лежал в кровати и смотрел в потолок. Я насчитал на нем пять трещин и парочку желтоватых пятен от клея, еще с тех времен, когда мы пытались приклеить светящиеся фосфорные звезды на обычный канцелярский клей. Звезды, конечно, отвалились, чего и следовало ожидать, но нам было по семь лет, и мы ничего такого не ожидали.
Дед старался как мог: поднимал меня, чтобы отвести в туалет, как бы я не сопротивлялся, и даже кормил с ложки. Иногда его друзья приходили помочь приготовить ужин или помыть полы, или просто посидеть со мной, чтобы не было скучно, особенно, когда дед уезжал по делам в город. Ни про отца, ни про суд он больше не говорил, а на все мои вопросы только твердил: «Скоро все закончится».
Когда лежишь, освобождается много свободного времени, даже слишком много, и я стал думать обо всем подряд: о прошлом лете, о нашей старой квартире, о встречах с доктором Гораном, но чаще всего о маме. Сначала я вспоминал, как она выглядит. Потом представлял, как она что-то мне говорит, чтобы вспомнить ее голос. Мне все казалось, что она куда-то уехала, очень далеко уехала, так далеко, что я туда попасть не могу. Еще я думал про наш с Дэни старый альбом, тот, который появился еще до альбома секретных проектов, в нем мы рисовали всех чудовищ, которых когда-либо встречали в доме или во дворе. Рисовал почти всегда Дэни, а я выглядывал у него из-за плеча или подавал карандаши нужного цвета. Иногда он и мне давал порисовать, когда сильно уставал, или когда я видел то, чего не видел он сам. Помню, как однажды вечером вылезал из ванны и наступил на что-то липкое и волосатое – я был уверен, что это чудовище хотело ухватить меня за ногу и затянуть в канализацию! Я выскочил из комнаты как ошпаренный и принялся звать маму, ее почему-то нигде не было, сейчас даже и не знаю, почему, но на мой крик прибежал Дэни, бледный и напуганный. Язык у меня заплетался, поэтому я схватил альбом и стал рисовать что-то черное мохнатое и непонятное. Дэни следил за моими руками, затаив дыхание. Если честно, через примерно пять минут я уже полностью успокоился и даже засомневался, правда ли это было самое настоящее чудовище, но тогда мне просто хотелось нарисовать что-то самому. Мне нравилось думать, что я наконец-то увидел нечто, чего не видел Дэни.
Но обычно, когда мне становилось грустно, я проигрывал в голове один и тот же день – летний день, когда мы с мамой вместе пошли на пляж. Я мысленно перебирал все детали, даже самые мелкие: как ребристые подошвы шлепанцев кололи ступни, как дул ветер за окном, как мама собирала большую матерчатую сумку в цветочек. Я начинал успокаиваться, когда доходил до середины маминого списка: полотенца, солнцезащитный крем, контейнер с бутербродами, книжка, формочки для песка, сначала зеленые, а потом оранжевые, желтые, синие…
За целый месяц в кровати я прокручивал этот день в голове снова и снова, и снова. В моих воспоминаниях были только я и мама и больше никого, хотя наверняка должен был быть и Дэни, и папа, потому что тогда он еще не ушел, но я помнил только себя и маму.
