– Чему улыбаешься? – Как нарочно, в этот самый момент в зал вошел младший брат Хэйвуда, Терранс.
Высокий, ладно сложенный, с копной кудрявых волос, он умел заполучить обожание женщин и расположение мужчин. Знал цену своей красоте, и умело ей пользовался в своих не всегда добрых целях... В частности, злоупотребляя вниманием женщин, будь то дворянка или простолюдинка, он одинаково равно разбивал сердце и той, и другой, подчас оставляя возлюбленную с «подарком» в виде младенца во чреве, с которым ни та, ни другая не знали, что делать. Сколько маленьких Лэнгли росло в чужих семьях под другими фамилиями Хэйвуд страшился даже представить... И подчас высматривал в лицах детей их знакомых чисто семейные черты Лэнгли и, как ему с ужасом виделось, находил.
– Так, вспомнился разговор на охоте, – солгал он брату, не желая в очередной раз обсуждать будущее вдовство Джеммы Фаррел.
Брат налил себе пива и сел напротив него, жадно приложившись к напитку.
– Не знал, что охота тебя веселит, дорогой брат, – произнес он с ленивой улыбкой. – Особенно разговоры в обществе Невила и его окружения. Грубые люди, загнать несчастного зверя кажется им удовольствием!
– Ты и сам бывалый охотник, – парировал Хэйвуд, так что брат удивленно воззрился на него.
– В самом деле? Я едва ли умею стрелять. Знаю, хвалиться здесь особенно нечем, но я тешу себя мыслью о том, что, по крайней мере, несчастные, ни в чем неповинные звери не умирают от моих рук.
– А как же бедняжки, которые, разрешившись ребеночком от тебя, подчас заканчивают в мучениях?
Терренс мгновенно насупился, его благодушие испарилось, как сон.
Он вскинулся:
– Это было только однажды. Ты мне станешь всю жизнь тыкать этим в лицо?
– Полагаю, придется, чтобы ты, наконец-то, угомонился. И перестал портить женщин!
Молодой человек возвел очи горе, изображая, насколько ему надоели пустые нравоучения старшего брата.
– Я не порчу, дорогой брат, я доставляю им удовольствие, – возразил он, – а за любое удовольствие нужно платить... Некоторые бедняжки всю жизнь прожили с мыслью о том, что любовь – скука смертная, а постель – пытка на дыбе. Должен же я как-то разуверить бедняжек и открыть им новые горизонты?!
– Что-то подсказывает мне, что твои... кхм, «горизонты» не особенно им интересны. Малышка Дейзи вряд ли рассчитывала наблюдать их красоты из разверзнутой могилы...
Терренс поднялся на ноги, грохнув опустевшим стаканом по столешнице обеденного стола.
– Знаешь что, Хейвуд, тебе бы тоже не помешало расслабиться, отымев какую-то девку, может, тогда ты стал бы менее высокомерен и более сносен. Сейчас общаться с тобой совершенно невыносимо! – С такими словами молодой человек пошел прочь, оставив брата наедине с его мыслями.
В чем-то Терренс был прав: Хэйвуд давно забросил любовницу, увлеченный скорее работой с Фаррелом, чем общением с женщинами. Может, и стоило к ней наведаться... Почему бы и нет? Перед глазами мгновенно возникло лицо Джеммы Фаррел с веснушками на носу. Она не прилагала усилий, чтобы свести их на нет, а будто даже самим их наличием на лице бросала вызов целому миру... Вот я какая, и не стыжусь этого! Её волосы отливали на солнце всеми оттенками меди и по-бунтарски выбивались из толстой косы, перекинутой через плечо.
Хэйвуд вспомнил, как увидел ее в первый раз не на портрете... Вживую. Это было в ту пору, когда зацветали азалии, и их терпкий, дурманящий аромат еще долго ассоциировался для Хэйвуда с худенькой девушкой, вышедшей из кареты тем ранним утром семь лет назад. Бледная, но с алеющими, как лепестки тех же азалий, щеками, она показалась ему самой красивой девушкой в мире, о чем он, конечно, знал по портрету, но не смел и надеяться, что подобное совершенство действительно существует в природе. Полагал, что художник приукрасил, как водится, красоту юной невесты...
