– О Иштар, – сказал царь, – царица войны. Та, чьи бедра подобны гранату и цвету лотоса. Та, что огненным вином ярости и любви нас наполняет. Руку мою в бою укрепи. На любовном ложе сыновей мне даруй.
Жрица Иштар бросила в пасть богини красный цветок и алое полено.
– О Энки, – сказал царь, – владыка недр и владыка звезд, небесный строитель, земляной зодчий. Здания града нашего укрепи.
Жрец Энки кинул в горнило своего бога пригоршню черного порошка.
– О Нергал, – сказал царь, – смерть приносящий, внезапный убийца. Гневом своим народ мой обойди.
Жрец Нергала брызнул в пасть своего бога жидкое черное масло, и огонь полыхнул с невиданной силой.
– О Эрешкигаль, – сказал царь, – пресветлая госпожа темного царства. Ты, что держишь при себе всех великих царей древности, всех воинов и всех жрецов. О быстротечности жизни мне напомни.
Шемхет бросила в пасть богини белый цветок и сухие травы. Она глотнула дыма, вырвавшегося из статуи, и ей показалось, что она опьянела.
Яростные вихри дыма летели к высокому потолку, складывались в безумные, злые тени, которые метались где-то под сводом и глядели на восьмерых богов и одного человека.
Жрецы брали со стола выточенную из дерева пищу и бросали ее в огненные недра богов. От них шел жар, раскаленный и сухой, и Шемхет чувствовала, как плывет, тонет в этом огненном мареве. Она взглянула на отца – царь был бледен и вцепился пальцами в подлокотники своего трона.
– Это хороший пир, – вдруг сказал кто-то ее губами, – но я все равно голодна. Скоро мои черные чертоги вновь пополнятся тысячами призрачных душ, что будут плакать, стенать о своей земной жизни и никогда не утешатся.
Шемхет прижала руку к губам – они заболели, пошли трещинами, словно она долго шла по пустыне без воды, словно она приложилась ртом к раскаленному металлу. Это она говорила губами Шемхет: пресветлая госпожа Эрешкигаль.
– Берегись, царь Вавилона, – произнес жрец Нергала, но казалось, что голос, низкий и гулкий, исходит от статуи, – ибо впереди тебя я вижу тень смерти, и тень эта куда больше твоей. Мы встретимся с тобой, царь, раньше, чем ты думаешь.
Шемхет, охваченная ужасом, опять взглянула на отца – он стал еще бледнее, и на лбу его выступили капли пота.
Жрецы снова бросили по пучку трав в огонь, и дым стал более едким, сладким, тяжелым.
– Не предавайся скорби, сын великого царя, – сказала жрица Иштар голосом медовым и железным. – Вспомни то, что ты забыл, – и я укрою тебя краем своего плаща. Чти меня, верни мне мое – и я дарую тебе победу в схватках военных и любовных.
У Шемхет кружилась голова. Она думала, что упадет, но не падала – что-то изнутри ее держало.
И в третий раз жрецы бросили травы в огонь.
Дым заполнял все пространство, ничего уже не было видно, но слова жреца Мардука прозвучали ясно и громко. Шемхет многое бы отдала, чтобы только не слышать их, не запомнить их. Но они будто вошли в тело и спрятались под кожей, разрослись по всем ее внутренностям.
– Берегись, царь Вавилонский. Колесница Вавилона застыла над пропастью, и, если она падет туда, то ничто не спасет тебя, царь, твой Вавилон и твой народ. Берегись, царь. Спи, бодрствуя вполглаза. Соверши невозможное, царь, иначе ничто не спасет тебя – и нас.
Амель-Мардук поднялся, тяжело опираясь руками на стол.
Лицо у него было дикое. И он сказал:
– Спасибо, что были гостями на моем пиру.
И слабым показался человеческий голос по сравнению с божественными.
