Помню, люблю, поминаю, а как же иначе?
Ранним-рано по воскресеньям дядя Андрей запрягал лошадей и мы отправлялись в районный центр Ракитно, на ярмарку. Ехать было не далеко-не близко: шесть верст, но из-за грунтовой, в рытвинах, дороги, на которой знатно оббивались тележные колеса и наши бока, путь казался долгим, однако и ему приходил конец, и наступала пора ярмарки.
На каких только базарах я потом не бывала: в Ашхабаде и Алма-Ате, Андижане и Ташкенте, Стамбуле и Аммане, Порт-Саиде и Каире, Иерусалиме и Кабуле, а еще в Киеве, Риме, Мадриде, Праге!.. Всюду богато живут люди, услаждаясь дарами Господними, но лишь ракитнянская ярмарка, впервые увиденная мной, соотносится в памяти и воображении с настоящим базаром. Словно скатала я в детстве эту яркую картинку в солнечный свиток и запрятала в потаенный коробочек, а как только открываю, свиток сам собою разворачивается, и возникают на нем красные петухи и зеленые кавуны, подводы с яблоками, картошкой, помидорами, луком. На других телегах высятся просторные гомонящие клети с курами, утками, гусями и индюками, а в ящиках поменьше пищат крохотные утята и цыплята.
Высоко трепещут на утреннем ветерке платки, кружева, ленты, юбки, платья, вышитые рубахи и, конечно, рушники. Чуть дальше гончары крутят свои волшебные круги, на виду у всех извлекая из мирового глиняного пространства ладные горшки и кринки. Тут же бабы пекут блины и жарят шпикачки, и рядом ревут быки, мычат коровы, блеют козы и овцы, и маленькие цыганята тянут проворные свои ручонки к чему-нибудь, что недалеко лежит.
Дядька исчезает в поисках дегтя, масла, цемента, и мы ждем его, намертво вцепившись в тележные борта: а вдруг цыгане угонят нас вместе с лошадьми? Дядька возвращается и снова уходит, и после каждой его базарной ходки в телеге прибавляется и прибавляется всякого добра. Под конец он появляется с какой-нибудь живностью, и мы радуемся: домой!
– Дядь Андрей, зачем ты петуха взял, у нас же есть?
– Ну так что – есть… Совсем стал лядащий, кур топтать не хочет.
– А куда ж теперь его?
– Как – куда? В борщ.
Украинский борщ непременно с петухом варится или курицей, это я уже знала, но лядащего было жалко.
Я иду ракитнянским базаром
Вдоль размашистых свежих рядов,
Пробираюсь к бидонам пузатым
Хлебных квасов и первых медов.
Узнаете меня, тетки-бабки?
Целый год не казала я глаз,
Но по правильной самой догадке
Подоспела сегодня как раз.
Потому что сегодня на диво
Нарумянены лица плодов,
И глядят они так горделиво,
Что умолкнет любой празднослов!
Я, однако, с хитрющей Авдотьей
Перекинусь хитрющим словцом,
Чтоб смекнула: я вовсе не против
Угоститься ее огурцом,
И малиной ее угоститься,
Да припрятать еще про запас,
Чтобы в дом мой знакомая птица
Гостевать прилетала не раз.
Чтоб друзья приходили отведать,
Толковать за радушным столом
И в неспешной хорошей беседе
Помянули Авдотью добром…
Я брожу, я толкаюсь в народе,
Развеселой с базара уйду,
Отвернусь от пахучих полотен –
Моя сумка, набитая плотно,
Рас-ка-ча-ет-ся на ходу!
В дедовом дворе с незапамятных времен росла вишня, от старости такая высокая и разлапистая, что урожай собирать было легко: ветки крепкие, не переломятся, если по ним ползти до самых крайних недоступных вишенок. Хотя дед не велит:
– Нехай птицам будут!
Птицам так птицам, мне же хватает другой заботы – собирать вишневый клей: нутряной сок просачивается через кору дерева и насыхает на ней блестящими вязкими ручейками, – вкусно! Значит, скоро будут варить варенье.
