В каждом дворе на временных печках из глиняных кирпичей устанавливают медные тазы, залитую сахарным сиропом вишню – без косточек! – ставят на малый огонь, время от времени давая вареву остыть. Пчел и ос вокруг хотя и не тьма-тьмущая, но – много. Они заняты важным делом – кормятся, потому и не опасны. Варят вишню долго, пока солнце само, как медный таз, не сделается, а там и ночь. Отчего это с недавних пор кажется мне, что «древо вишневого рода горчайшие дни бытия усладит напоследок»? И слез так много – по каждому поводу и без.
Не однажды, заходя в незнакомую усадьбу, я еще от калитки вглядывалась вглубь: там, у сарая, что за дерево – яблоня, вишня, слива? В каждом дворе есть главное дерево – в моем саду памяти это дедова вишня. И снова представится, как в зеленой лаковой листве витают солнечные зайчики, догоняя самую большую, самую сладкую – того и гляди, истечет соком! – ягоду. Какими блестящими, янтарными нитками вишневого клея изнизана корявая теплынь ствола! Как во все стороны брызжет терпкий вишневый нектар, когда вынимаешь из ягод розовые крепкие косточки, как долго потом не отмываются ладони…
В последние годы мой старый отец ездил в Житне-Горы чаще всего один, так уж получалось, и теперь без тоски сердечной не могу об этом думать: он по-своему ведь стремился сохранить, соединить семью, зябнущую на ветру новых холодных времен. После его смерти (Царство ему Небесное) в 1990 году чуть не оборвалась украинская ниточка, когда я сначала даже адреса – хоть кого-нибудь! – в старых письмах не могла отыскать: отец, что ли, конверты выбрасывал?
Но Украина звала к себе то песней, которую вроде нечаянно кто-нибудь в застолье затянет: «Дывлюсь я на нэбо…», и я – в слезы, ведь это любимая песня отца; то забытым стихотворением, что ненароком выглянет вдруг из моей первой тетрадки: «Я к Украине шла по Украине, по вечно новым всходам удивления»; то якобы случайным знакомством. Так в начале 90-х годов я встретилась с народным художником Украины Андреем Антонюком – тогда еще не народным, хотя это звание он мог бы носить с колыбели. Нынче работы Андрея, лауреата Шевченковской премии, выставлены во всех крупнейших музеях мира, и в моем доме есть одна чудесная картина. Впрочем, для меня все, что написал и еще напишет Андрей, прекрасно, потому что во всем – сокровенная Украина.
Встреча наша явилась промыслом Божиим, не иначе, ибо мои стихи и его картины, по нашему общему убеждению, словно произведения одного человека, поэта и художника в одном лице. Мои украинские стихи как бы выпорхнули из полотен Андрея, а может, наоборот, свой нашли дом в лесах, в лугах у речки, среди трав и деревьев, в старой доброй хате его родного села Богополье на Николаевщине? Какие другие были нужны мне иллюстрации для книги «На полянах Рождества»? Она вся словно сияет великолепными красками, как бы нечаянно оставленными среди поэтических строчек кистью великого мастера Андрея Антонюка.
Он-то и взялся помочь в поисках хоть какого-нибудь житнегорского адреса, а я в это время решилась на наивный, может быть, поступок: позвонить в сельскую управу Житне-Гор. После недолгих объяснений неведомая мне Валентина обещала рассказать о звонке местному священнику, а он, дескать, своих прихожан знает, кто-нибудь да отыщется.
– У нас ведь, – сказала Валентина в завершение беседы, – почти все в селе Бойки, я и сама с ними роднюсь, хоть и не впрямую.
