— Когда? Какие условия они тебе выставили? Соглашайся, чтобы не просили, заклинаю, соглашайся, чтобы ее спасти.
Я не знаю сама, молить или взывать к совести. Подаюсь вперед, понимая, что не усижу больше на месте ни секунды.
Глаза Арслана темные-темные, режут, обжигая взглядом, задевая за живое. Я к нему — хочу схватить, тряхнуть, забывая о том, что болит нога, я вообще обо всем забываю.
Сабиров — гора, возвышается надо мной так, что приходится голову запрокидывать. Руки скрещены на груди, я стою возле него, жалкая и хромая, а внутри груди полыхает костер.
— Сабиров…
— О чем ты думала только, Карина? — голос его грохочет, оглушает, хотя говорит он тихо, а мне кажется, что орет. И теперь уже это он меня за локти хватает и встряхивает, и лицо его внезапно так близко, что я могу разглядеть шрам от ветрянки на его левой щеке, несколько седых волос в густой шевелюре.
— О ребенке! — я вырываюсь из его рук, да куда там, сопротивляться против него бесполезно. Он же здоровый, два метра, сто килограмм веса — и столько же упертости, — я о ней думала! Будь прокляты ваши игры больших мальчиков, Сабиров! Слишком страшные ставки.
— Чья это дочь? — орет он, и я ору ему в ответ:
— Твоя, придурок, твоя она! Что там тебе надо, чтобы доказать? Волос выдернуть, плюнуть в стакан, кровь сдать?
Я дышу неглубоко и часто, задыхаясь от крика, всю трясет. И Арслан на взводе, глаза окрашены в красный — сосуды полопались от нервов, и выглядит это жутко, точно передо мной сам дьявол стоит.
— Ты ведь сейчас все что угодно готова сказать, — его голос становится внезапно никаким, ровным, бездушным. Арслан руки прячет, смотрит поверх моей головы, а я стою, обхватывая себя за плечи. Бьет озноб. Ему противно. Можно подумать, я рада той ситуации, в которую попала. Что меня силком вышвырнули из того мира, что я по кирпичику лепила вокруг себя. Только не о себе надо думать, а о ребенке, о маленькой девочке, которая без мамы и папы, с чужими людьми. Мне хочется верить, что они относятся к ней хотя бы с сочувствием, только никто не похищает чужих детей, чтобы катать их на пони и кормить сладкой ватой.
Особенно, если это дочь Арслана Сабирова.
— Что ты имеешь ввиду? — осипшим голосом переспрашиваю, — я не понимаю тебя.
Снова встречаемся взглядами, он усмехается совсем не весело, головой качает:
— Все ты понимаешь, Карина. Ты же умная. Иногда даже чересчур.
Он собирается развернуться и уйти, и мне кажется, что вместе с его уходом надежда на спасение моей девочки превратится в ничто. я предпринимаю последнюю попытку, хватаю его за локоть, покачиваясь.
— Спаси ее, Арслан. Ребенок ни в чем не виноват.
— Дети расплачиваются за грехи родителей, — отрезает он, а я не выдерживаю:
— Тогда винить до конца дней тебе придется себя.
Он уходит, а я без сил опускаюсь на пол, этот разговор выматывает полностью. Руки дрожат, как у алкоголика, я вытягиваю их перед собой, разглядывая пальцы без маникюра, без колец.
Когда-то мне нравилось себя украшать, нравилось жить тем, что окружает Арслана. Роскошь, местами с излишними понтами, тачки дорогие, украшения, все, что хочешь.
Только сейчас я уже ничего из той жизни не хочу.
Почему тогда мне, молодой и глупой, никто не сказал, что у этой роскоши своя цена? Что развлекаясь на балу у дьявола, ты, скорее всего, закладываешь душу, но узнаешь об этом еще не сейчас. Пока веселись, пей вино, танцуй, улыбайся, расплата придет позже. В тот самый момент когда ты будешь не готова.
