Я складываю пальцы в кулак, вытягиваю указательный и говорю гнусаво:
— Должок, — только веселья во мне ни на грамм.
Я пытаюсь понять, в какой момент прокололась. После расставания с Сабировым я часть беременности провела в поселке у мамы. Наслушалась о себе разного: о нагуленном ребенке, о том, что меня вышвырнули из богатой жизни, о том, что я проститутка и все в том же духе.
Мама никогда не отличалась добротой или сдержанностью в словах. Тяжелый физический труд, к которому она привыкла, рано сделал из нее уставшую старуху. Она и раньше не особо ухаживала за собой, а после смерти отчима и вовсе перестала стараться. Все, что ей удавалось лучше всего — это поносить мою жизнь.
Рожать я уехала в соседний город. Дочка не переворачивалась, сидела на ягодицах, и я побоялась не справиться и навредить. Нужен был хороший врач, в нашем с Арсланом таких было несколько, но я искала людей подальше.
Год прожила там, пока Лея не научилась ползать и вставать, а я не пришла в себя после тяжелых родов. А потом переехала сюда, в пригород, надеясь, что мы вовсе не пересечемся никогда с Сабировым. Боже, я даже знакомых ни одного за все это время не встретила.
Но кто-то обнаружил нас первым. Кто-то догадался, что я родила от Арслана, и не просто догадался, он знал. Я пытаюсь нащупать ниточку, отматываю день за днем в обратном порядке, только ничего путного так и не выходит. Все должно быть на поверхности, только я пока не понимаю.
Но обязательно разберусь.
Сабиров
Я знал, что они позвонят.
Не обязательно ждать двое суток: напряжение и так будет на пределе, но его обязательно подогреют.
Так и вышло.
Я уже собираюсь уезжать, вдвоем с Кариной сложно. Она смотрит на меня, как на врага народа, будто единственная причина по которой ее дочки сейчас нет рядом, именно я.
Ять, да есть , есть моя ответственность, я и не спорю. Но если это мой ребенок, то прятать его и рожать молча — самая большая ошибка Карины.
Тогда бы уж ехала в другую страну, а она решила поселиться у меня под боком. На что надеялась — я не пойму.
Я зол на нее, на себя, на того мудака, что выкрал ребенка. Злость течет по моим венам, вытесняя кровь, копится в сердце, оседает в легких, заполняет собой все тело. Найди я в этот миг придурка, затеявшего балаган, от него останется только мешок костей и лужа крови.
Я никогда и никого не убивал. Своими руками — точно, на них нет крови. Но в такие моменты мне кажется, что я способен на все.
Особенно, когда по телефону вместо приветствия раздается детский плач.
Я сжимаю трубку, закрываю глаза. Слушаю, как рыдает дочка Карины, а внутри все стынет от невозможности забрать ее, утешить ребенка.
— Что тебе надо, тварь? — спрашиваю, он слушает, точно слышит мои слова. Но ничего не говорит, обрывает разговор.
Телефон жалобно хрустит в руках, еще немного и сломается. Я все еще слышу эхо детского плача, оно теперь навечно впечатано в мою память.
— Ублюдки, — пытаюсь стереть красную пелену, застилающую глаза. Наверное, поэтому пропускаю появление Карины.
Она стоит, опираясь на здоровую ногу, глаза огромные, на лице — ни кровинки. Бледная до жути.
— У тебя лицо дергается, — говорю ей, а она даже не чувствует, прижимает ладонь к щеке, пытаясь унять нервный тик.
— Говори, — просит, — ты ее слышал?
Киваю.
— Плачет. Но живая.
— Живая, — повторяет Карина, и скатывается по стенке. Ее трясет так, что зуб на зуб не попадает, я подхожу, поднимая ее на руки, как ребенка.
