Через день маме встретилась другая приятельница Неля лет 75-ти и сказала:
– Давеча Алевтину Андреевну схоронили, у неё давно онкология была.
– Она же мне вот только рукой махала и улыбалась…
На следующий день во дворе мама встретила ещё одну старушку, рассказала ей, как видела Антонину Андреевну в окне. Та не поверила:
– Не может этого быть, она последние две недели вообще не вставала, к ней приходили кормить её и делать уколы.
Тут подошла еще одна местная старушка:
– Я когда в палисаднике ветки после зимы обрезала, тоже её в окне иногда видела.
Во дворе появилась интрига. Но разгадка не появилась – за лето как-то все разбрелись по новым местам общения: кто на новые лавочки около арки, кто на площадку за школой…
–
Окно силы.
В интервью Николай Цискаридзе, говоря о безусловной материнской любви, давшей ему самодостаточность и уверенность в своей талантливости и нужности этому миру, упомянул, что окно из его балетного класса выходило ровно на окно комнаты в доме напротив, которую снимала его мама для них двоих.
Вспомнила те минуты, когда, сидя в классе на уроке, выпадая из общего фона, когда уже сделала задание и ждала других, смотрела на окна нашей квартиры. Побыв там мысленно несколько мгновений и подпитавшись таким образом той же бесусловной любовью, возвращалась в действо урока. Вот, где сила.
Двери
В темном мокром ноябре старушек во дворе на прогулчной лавочке осталось двое. Одна другой рассказывает:
– Пришли из газовой организации два мужика, ругались: чего-то у меня в трубу не установлено. Составили договор, врезали какую-то штуку, тридцать тысяч я им отдала. А к вечеру позвонила по телефону из договора – номер заблокирован, тут уж я всё поняла. Успеть бы еще скопить с пенсии, а то не на что хоронить будет.
Вторая про сына, что тот велит ей никому не открывать дверь:
– Вечером позвонили, я слышу – у соседей тоже замки заклацали, значит, и им позвонили, но видимо они увидели меня в глазок и не стали пока открывать. Это ж раньше у меня в соседях Маринка наркоманка жила, и день и ночь к ней народ шастал – то дозу у нее купить, то ей принести, а сейчас там семья нормальная, мужик, видать, удаленно работает – все время дома.
– Да помню твою Маринку, досталось тебе с ней. Не знай – жива что ль…
– Не знаю. Так вот я в глазок смотрю: там девушка худенькая в белом халате со слушалками на груди, ну я и открыла, если что – думаю: соседи ж слушают. А девушка спрашивает, нет ли у нас тут мужчин, этажом ниже бабушке плохо, надо помочь спустить её в машину скорой. Говорю ей: я сама старая. – Да я вижу, а соседи есть? – Не знаю. – А с другой стороны? – А там никто не живет. Ребята, которые точно помогли бы, в Казахстан уехали. Так и ушла она. Теперь вот как узнать: к кому приезжали, как спустили…
Первая, помолчав:
– Маринка бы открыла. И вытащила бы на себе бабку.
– Маринка – да… Сын-то мне и говорит, что этих, считай, что нет, чтоб не рассчитывала.
Часы
Владимир и Мозер.
Владимир – так называются каминные часы, от бабушки мужа, ей их подарили с при уходе на пенсию с надписью на нержавеющей пластинке на верхней крышке: “Татьяне Прохоровне Киреевой от коллектива Ц.И.Л.” (центральная измерительная лаборатория). Мозер – настенные, от деда мужа по отцу. После разбора их опустевшей квартиры Владимира починили первыми. Его бой моя сведущая в звуках подруга назвала правильным – “слышны обертоны, над звуком еще звук”.
