По краям движущейся массы сновали другие фагоры. Животные не обращали на них никакого внимания. Они просто терпели, как терпели мух, потому что не было возможности избавиться от них.
Топот копыт перемежался тяжелым дыханием, шумным фырканьем, звуками освобождающихся газов. Впрочем, возник еще один звук. Фагор, идущий во главе небольшой группы, издавал нечто вроде жужжания, вибрируя при этом своим языком. Возможно, он хотел подбодрить тех троих, что шли за ним. Этот звук вселил ужас в Юлия. Затем звук пропал, и вместе с ним исчез из виду фагор. Поток животных продолжался, и в этом потоке бесстрашно вышагивали другие фагоры.
Юлий и его отец, затаившись, ждали того часа, когда настанет пора наносить удары, чтобы добыть мяса, в котором они отчаянно нуждались.
Перед закатом солнца снова подул ветер, поднявшийся, как и прежде, с покрытых снегом вершин Перевала, прямо в морды движущимся животным. Фагоры шли, наклонив головы и прищурив глаза. С уголков рта стекала слюна, которая, мгновенно застыв, ложилась хлопьями на груди.
Небо было свинцовым. Вутра, бог неба, убрал свои световые мантии, и его царство покрылось мраком. Пожалуй, он выиграл еще одну битву.
Фреир показал свой лик сквозь темную завесу только тогда, когда коснулся горизонта. Ватные одеяла облаков сбились в кучу, и Фреир, который тлел в золоте золы, уверенно засверкал над пустыней – небольшой, но ярко светящийся. Хотя диск его был в три раза меньше, чем размер его звезды-спутника Беталикса, тем не менее свет, исходящий от Фреира, был сильнее, интенсивнее.
Вскоре Фреир погрузился за край земли и исчез.
Наступил сумеречный день, именно такой, какие преобладали зимой и летом. Именно такие дни отличали эти времена года от более жестоких сезонов. Небо было залито полусветом. Только в канун нового года Фреир и Беталикс вместе поднимались и вместе садились. А сейчас они вели одинокий образ жизни, часто скрываясь за облаками – этим клубящимся дымом войны, которую постоянно вел Вутра.
То, как день переходил в сумерки, служило Юлию приметами, по которым он судил о погоде. Скоро порывистый ветер принесет на своем дыхании снег. Он вспомнил напев, который нередко звучал на старом алонецком. В нем пелось о волшебстве и прошедших делах, о красных развалинах и большом бедствии, о прекрасных женщинах и могучих великанах, о роскошной пище и вчерашнем дне, канувшем в небытие. Этот напев часто звучал под низкими сводами темных пещер на Перевале:
Вутра в большой тревоге
Уложит Фреир на дроги
И кинет нас ему в ноги.
Как бы в ответ на изменившийся свет по всей массе лойсей пробежала дрожь, и они остановились. С ревом и мычанием они укладывались на вытоптанную землю, поджимая под себя ноги. Для огромных двулойсей подобная поза была недоступна, и они засыпали стоя, прикрыв глаза ушами. Фагоры стали собираться в группы, но некоторые просто бросались на землю и засыпали, положив голову на круп лежащего лойся.
Все спало. Два человека на выступе натянули на головы шкуры и, уткнув лица в локти согнутых рук, погрузились в сновидения. Все спало, кроме ненасытного облака насекомых.
Все, что могло видеть сны, продиралось сквозь тягучие кошмары, которые принес с собой сумеречный день.
В целом вся картина, где не было четкой границы между светом и тенью и где, казалось, все вопило от боли, больше походила на первобытный хаос, чем на стройное мироздание.
