Чжао Хань холодно усмехнулся. "Карма? Преподобный Мастер, знаете ли вы, что за стенами этого храма сотни людей умирают от голода и холода? Какие грехи они могли совершить, чтобы заслужить такие страдания?"
Аббат Факун долго молчал, прежде чем ответить, его голос был спокойным, но усталым. "Все страдания в этом мире проистекают из жадности, ненависти и заблуждения. Только через искреннюю преданность учениям Будды можно обрести освобождение."
Чжао Хань отказался от дальнейших споров и повернулся, чтобы уйти. Он знал, что от старого монаха мало полезной информации. Однако в глубине души он был уверен – этот храм, несомненно, был связан с великим пожаром еще невидимыми способами.
Выйдя из монастыря, он обнаружил, что над Пинчэном сгущаются сумерки. Умирающее солнце окрасило небо в кроваво-красный цвет, окутав разрушенный город мрачным багровым сиянием. Стоя на вершине городских стен, Чжао Хань осматривал выжженную землю внизу, его решимость закалялась, как сталь.
Несмотря на предстоящие препятствия, он раскроет правду – справедливость для жителей Пинчэна восторжествует. Даже если это будет означать противостояние могущественным. Даже если это будет стоить ему жизни.
Пронизывающий ветер нес мелкий пепел над разрушенными стенами, когда Чжао Хань брел по выжженной земле, каждый шаг был подобен хождению по разбитому хребту Пинчэна. Возле обрушившегося угла улицы группа детей сбилась под тем, что осталось от карниза крыши. Их скелетообразные тела были едва прикрыты рваными мешковинными одеяниями, но они сжимали грубо вырезанные деревянные фигурки Будды, бормоча молитвы потрескавшимися губами. Когда Чжао Хань приблизился, они разбежались, как испуганные зайцы, оставив лишь обрывки песнопений "Амитабха", висящие в пепельном ветре.
"Ваша честь, сюда." Голос Чжан Хэна раздался сзади, окрашенный осторожным почтением. Он провел Чжао Ханя в узкий переулок, где смрад разложения смешивался с приторным храмовым благовонием. У входа в проход на коленях стоял пожилой мужчина с пятнами крови на лбу, не обращая внимания на миску с мутной водой перед ним, бесконечно повторяя: "Милосердие Будды… милосердие Будды…"
Когда они завернули за угол, открылась поляна – то, что когда-то было оживленным рынком, теперь стало местом сбора буддийских преданных. Тысячи простолюдинов стояли на коленях или сидели рядами, держа в руках грубые подношения – некоторые сжимали дикие травы, другие – половину куска почерневшей лепешки. Их глаза, сияющие рвением и преданностью, были устремлены на великолепный золотой храм в центре.
"С тех пор, как случился пожар, так происходит каждый день," вздохнул Чжан Хэн. "Люди скорее будут голодать, чем пропустят свое паломничество сюда. Некоторые даже жертвуют храму свои последние крохи еды."
Несколько дней спустя, несмотря на усилия Чжао Ханя по оказанию помощи, ситуация только ухудшилась. Расстроенный, он сам вышел на улицы. Его брови нахмурились, когда его взгляд скользнул по толпе – женщина держала на руках плачущего, истощенного младенца, но, казалось, была глуха к его слабым крикам. Ее пальцы бессмысленно размазывали пепел по лбу, когда она бормотала: "Бодхисаттва защити нас,"Бодхисаттва защити нас…
Ворота храма стояли широко распахнутыми. Монахи с методичным спокойствием собирали подношения от людей, их лица украшали безмятежные, отработанные улыбки. Чжао Хань шагнул вперед, но был остановлен двумя фигурами в рясах.
