Вихорево гнездо - страница 21

От душераздирающего хруста, сродни тому, с коим мощные челюсти раздрабливают хрупкие кости, у баггейна екнуло в животе. Вскинула оборотень морду и…

– Мать твою за ногу! – было единственным, что успела изречь Юшка, прежде, чем на нее навалилась вся бренность бытия и чье-то тяжелое тело.

↟ ↟ ↟

Людвиг сидел, чуть дыша, вжавшись в ствол дерева. Его хрустящая, точно хлебная крошка, кора липла к вспотевшим ладоням. Норовил скин ду рыбкой выскользнуть из рук, или того хуже, оставить своего владельца без очередного пальца. Одного МакНулли благополучно успел лишиться несколько зим назад. Веревка, чаялось, не уступала прочности корабельному канату. Людвиг начал полагать, что скорее сотрет себе от натуги зубы, нежели сумеет ее перерезать. А может, в самом деле, попробовать перегрызть? Бррр, нет, нужно собраться! Так, ты смогешь!

Страсти под «насестом» накалялись. Вены на лице Охотника вздувались соразмерно растущей наглости фейри. Занятно, она от природы остра на язык иль где училась? Дивился Людвиг словарному запасу твари, коему позавидовать мог сапожник прожженный. Хоть под диктовку записывай, честное слово! Такое добро для языковедов пропадает, эх! Сам Мак нечасто позволял ядреному словцу слететь с языка. Даровали Боги молодцу нрав спокойный да матушку строгую. Сильно ярилась та, стоило токмо ей услыхать неумелую сыновью брань. Непоколебима была матушка в вопросе сем: вырастите, дескать, бывалыми моряками, сделаетесь и, пожалуйте, бранитесь тюлькиными письками сколько душе угодно! А доколе молоко на губах не обсохло, будьте добры, следите за языком. Ух, как горели оттянутые уши у тех, кто осмелился нарушить матушкин наказ!

Не сделался Людвиг на своем веку морским волком, ажно справедливости ради мыслил, что и злословить ему не пристало. Да и кого матом крыть, ежели житие у него довольно одинокое? Себя же он и молча умел ненавидеть.

«Да чтоб тебе икалось!», – были последние мысли МакНулли, прежде чем ветка под ним затрещала, и он с криком позорным ухнул вниз. За считанные секунды падения пронесся свет белый пред очами, а после разом оборвался темнотой, ворохом веток, сети и чьего-то теплого и брыкающегося тела.

Приземлился Людвиг прямиком на фейри. Пусть соображал молодец в сей час туго, а возблагодарить Богов не запамятовал. Отвели Боги от него участь скорбную – напоротым быть на серп острый рога твари. Зато другой беды не миновать никак было.

– Ну-ка, слез с меня живо, лось стопудовый! – срывающимся на хрип голосом проголосила фейри, брыкаясь у МакНулли под спиной. – У меня ребра трещат, что твои поленья в огне! Откуда ты вообще, больной утырок, свалился на мой хребет?!

– Так то ваши ребра хрупнули? Ох, а я думал, мои. Прошу прощения!

– Проси пощады!

– Ее тоже прошу! Я просто добро хотел сделать…

В затылок Людвига ударило лающим смехом.

– Добро должно быть с головой! А ты чем думал, дундук? Звенящими на ветру яйцами?!

Залился молодец румянцем, одеяние задравшееся спешно одернул. Людвиг МакНулли не слыл хранителем народных традиций. Предпочитал парень носить под килтом исподнее, а не одно достоинство голое. Как ни крути, а так дык и правда теплее! Срамно признать, было дело, случалось Людвигу удирать с задницей голой от выпи, что килт его на лоскуты изодрала. Больно стегала крапива по ягодицам нагим, а, впрочем, на пользу то вышло – быстро-быстро бежал Людвиг. Но как опосля невмоготу сидеть-то было!