Вихорево гнездо - страница 36

– Ага, мечтать не вредно.

– Уф, сдюжил! – доложил Людвиг, насилу выбравшись из-под занавесы. Видок у молодца сделался, как опосля недельного запоя, но на обаяние то едва ли сказалось. Приметив белокурую травницу, молодец оживленно улыбнулся: – День добрый, миледи!

– Ах да, обморочный очнулся, – как бы невзначай вспомнила про парня баггейн. – Как тя там?

– Людвиг МакНулли.

– Поуху.

Не кликала Юшка никого по имени. Ежели дать имя, то можно и привязаться к скотине. А скотина у Юшки вся на убой.

– А с чего я «обморочный»?

– Она трунит! – поспешно заверила травница, поглядев осуждающе на подругу. В ответ на немой укор оборотень показала средний палец. – Любо видеть тебя в добром здравии. Знаешь, ты был совсем худ. Мы с Юшей переживали.

– Говори за себя, гала!

– Переживали! – не сдавалась девушка, вопреки грозному пыхтению фейри.

Даже МакНулли, впервой узрев сию парочку вместе, тотчас понял – те были различны, что свет и тьма. И общались друг с другом, как воду ледяную на угли раскаленные лили: одна шипит и шпарит, а другая продолжает мелодично журчать. И свела же их судьбы дорожка!

– Приятно познакомиться, Людвиг. Я – Пыля.

Просто Пыля. Не имело платье верхнее из шерсти на травнице рисунка кланового. Получается, безродная та. Была ли у Пыли когда-то семья? Отреклась ли от нее? Узнать не узнаешь. Спросить не спросишь.

Пыля, тем временем, скользнула по МакНулли любопытствующим взглядом и прозрев весело хлопнула в ладоши:

– А я тебя вспомнила! Бегущий от себя искусник! Ты подарил мне рисунок с Сивуней и тыквами. Вот и свиделись!

– Он самый, миледи!

– Оссподи, вы оба на всю голову тронутые…

– А-ха-ха, м-да. Настиг меня тогда приступ философского настроения, – стушевался Людвиг, карандашом почесав нос. Соединились несколько веснушек темной линией в созвездия.

– Со всяким бывало, не бери в голову! Меня, скажем, настигают приступы нечаемой выпечки! А у Юши припадки костерить бобров, – проворковала травница, а затем, склонилась к молодцу и прошептала заговорщически: – У Юши с ними что-то личное. С бобрами. Бывает, встанет у запруды и, айда, поносить их почем зря!

– И чем ей бобры не угодили?

– Вы же, мохрех, в курсе, что я вас прекрасно слышу?!

Волком нависла баггейн над шептунами. Хищно сверкнули прищуренные глаза и оскаленные зубы. Пролегла меж бровей складка глубокая. Чудилось, даже шерсть на загривке дыбом встала! И поделом, что в личине человечьей никакой шерсти и в помине нет. Улыбнулся МакНулли повинно. А травнице хоть бы хны. Она наученная. Ежели об крапиву долго жалиться – перво́й наплачешься, а затем и не почувствуешь вовсе! Не оробела Пыля под взором фейри грозным, а звонким колокольчиком рассмеялась.

– Смейся-смейся, сучий потрох, облезешь и обрастешь криво!

– Ну тебя! – беззлобно отмахнулась девушка, а потом, как шлепнет себе по лбу: – Точно, потроха!

– И ты будешь про ливер заливать?! – скривилась Юшка.

– Какое заливное из ливера? – переспросила растеряно Пыля, услыхав свое. – Я о другом! Людвиг же не ел ничего! Ты ведь голодный, небось? Пожди, пожалуйста, немедля все будет!

Людвиг и отозваться не поспел, как вокруг него завертелось-закружилось: травница, мигом сделавшись хлебосольной хозяйкой, заскакала по кухне белкой в колесе, беспрерывно что-то щебеча. Гремели горшки, стучала посуда, скрипела заслонка печи.

Оборотень на кутерьму вокруг и не глядит. Скармливает быку очередной, не пойми откуда взявшийся, пирожок. А Сивуня, знай себе, жует и за хозяйкой, круги нарезающей, следит. Занятное дело! МакНулли же боролся с желанием нестерпимым в бестиарий пометку внести: